3 О, это потому, что Вольность не маркиза, Одна из тех великосветских дам, Что падают без чувств от каждого каприза И пудрятся, чтоб свежесть дать щекам! Нет, это женщина с могучими сосцами, С громовой речью, с грубою красой, С огнем в глазах, проворными шагами Ходящая пред шумною толпой. Ей люб народа крик и вопль кровавой схватки, И барабанов боевой раскат, И запах пороха, и битвы беспорядки, И в мраке ночи воющий набат! Она лишь с тем предастся сладострастью, Тому прострет объятия любви, Кто черни сын родной, кто полон мощной властью, Кто обоймет ее рукой в крови! 4 Дитя Бастилии, топча ногою троны, Горячей девой к нам пришла она, И весь народ пять лет, любовью распаленный, С ней тешился без отдыха и сна. Но ей наскучило быть грубых ласк приманкой, И сбросила она под гром побед Фригийский свой колпак и стала маркитанткой, Любовницей капрала в двадцать лет! И вот теперь она, прекрасная, нагая, С трехцветным шарфом, к нам опять пришла И, слезы бедняков несчастных отирая, В их душу силу прежнюю влила. В три дня ее рукой низвергнута корона И брошена к народу с высоты, В три дня раздавлено, как прах, величье трона Под грудой мостовой плиты! 5 И что ж? — О стыд! — Париж великий и свободный, Париж, столь чудный в гневе роковом В тот бурный день, когда грозы народной Над властью грянул беспощадный гром; Париж с священными минувшего гробами, С великолепием печальных похорон, Со взрытой мостовой, с пробитыми стенами — Подобием изорванных знамен; Париж, обвитый лаврами свободы, Кому дивится с завистию мир, Пред кем с почтением склоняются народы, Чье имя чтут, как дорогой кумир,— Увы, он ныне стал зловонной грязи стоком, Вертепом зла бесстыдного он стал, Куда все мерзости сливаются потоком, Где катится разврата мутный вал; Салонных шаркунов он сделался притоном: К пустым чинам и почестям жадна, Толпа их бегает из двери в дверь с поклоном, Чтоб выпросить обрывок галуна! Торгуя честию и теша черни страсти, В нем нагло ходит алчности порок, И каждая рука лохмотьев павшей власти Окровавленный тащит клок! 6 Так издыхающий далеко от берлоги, Сражен свинцом безжалостным стрелка, Лежит кабан; под жгучим солнцем ноги Он вытянул, и пена с языка Струится с кровию… Уж он не рвет капкана, Он замер в нем… Вздрогнул последний раз И умер, пасть открыв кровавую, как рана… И вот труба победно раздалась: Тогда, как волн ряды, собак свирепых стая Рванулась вдруг, и слышен там и тут В долине резкий гул их смешанного лая, Как будто псы пронзительно зовут: «Пойдем, пойдем! Кабан лежит сраженный в поле! Теперь настал победы жданный миг, Нас цепь охотника не сдерживает боле, Он наш, он наш! точите острый клык!» И, бросившись на труп в порыве алчной злобы И когтем и клыком готовая терзать, Вся свора роется внутри его утробы, И каждый пес спешит кусок урвать, Чтоб, встретившись потом на псарне с сукой жадной, Открыв в крови дымящуюся пасть, Ей бросить кость, издавши вой злорадный: «Вот и моя в добыче часть!» <1866> НИКОЛАЙ ЛОМАН
Биографическая статья Николай Логинович Ломан — из дворян С.-Петербургской губернии — родился 4 февраля 1830 г. В 1850–1870-х годах он преподавал русский язык и словесность в Новгородском кадетском корпусе, 2-м петербургском кадетском корпусе, 2-й петербургской военной гимназии и др. В 1862 г. вместе с преподавателем артиллерии полковником С. А. Слуцким Ломан издал «Историческое обозрение 2-го кадетского корпуса» в связи с его столетним юбилеем. К тому же 1862 г. относится и другой факт его биографии. Он стал известен совсем недавно и свидетельствует о близости Ломана в то время к передовым кругам. Весною 1862 г. группой членов «Земли и воли» во главе с А. Д. Путятой было организовано «Общество по изданию дешевых книг для народа». Ближайшее отношение к Обществу имел Н. Г. Чернышевский. В нем состояли многие преподаватели военно-учебных заведений, в том числе Ломан и его сослуживец Слуцкий. На одном из заседаний (1 мая 1862 г.) при обсуждении тематики изданий Ломан предложил написать очерк о Кольцове или Крылове[160]. Некоторое время (по одним сведениям, с 1868 г., по другим — в 1871–1872 гг.) Ломан был одним из директоров «Общества попечительного о тюрьмах» и активно участвовал в его работе — заведовал его отделами, председательствовал в исправительном совете и хозяйственном правлении. Каждый проект, направленный к улучшению быта малолетних арестантов и смягчению тяжелых условий их жизни, находил в его лице энергичного защитника[161]. Уже в конце 1860-х годов он получил чин действительного статского советника. О дальнейшей жизни Ломана мы почти ничего не знаем. Не знаем, насколько точно характеризует ее каламбур П. А. Степанова: Судьбой ты мало избалован — Порою Гнут, порою Ломан[162]. За полтора года до смерти (Ломан умер 5 декабря 1892 г.) он обратился с просьбой о пособии в Литературный фонд, сославшись при этом на плохое здоровье, на то, что провел в больнице почти три года и должен еще длительное время лечиться, и на свою небольшую пенсию за многолетнюю педагогическую деятельность[163]. вернуться Баренбаум И. Е. Н. Г. Чернышевский и печатная пропаганда революционных разночинцев 60-х годов XIX В. //Сб. «Чернышевский и его эпоха». М., 1979. С. 213–215. вернуться См. некролог Ломана в «Историч. вестнике» (1893, № 2. С. 649), а также «Адрес-календарь» на 1871 и 1872 гг. вернуться «Петербургская газета». 1898, 11 мая. вернуться Архив Литературного фонда в ПД, 1891, № 12, ст. 14; № 25, ст. 22. |
