Молчи, толпа!.. Твой детский ропот
Тревожит мирный сон гражда́н.
Ужели был напрасно дан
Тебе на свете долгий опыт?..
Тебя, капризную толпу,
Ведем мы к истине, к науке,
И, яркий светоч взявши в руки,
Твою житейскую тропу
Мы озаряем блеском знанья.
Среди блестящего собранья
Мы проливаем много слез,
Слагая речь за бедных братий,
За всех, кто много перенес
Обид, гонений и проклятий.
Твои невзгоды и тоску
Мы чтим в созданиях поэта,
И среди земского совета
Даем мы место мужичку;
Всему, что сиро и убого,
Мы сострадали столько раз,
И Ломоносова дорога
Открыта каждому из вас.
Чего ж вам надо? Не робея,
Вкушайте знанья сладкий сок:
Сплетем лавровый мы венок
Для гениального плебея,
И — будь он селянин простой —
Пред ним преклонимся мы дружно.
Чего же вам, безумцы, нужно?
Того ль, чтоб дождик золотой,
Как манна, падал прямо с неба,
Балуя праздностью народ?
Чего же вам недостает?
Чего ж хотите?..
На борзом коне воевода скакал
Домой с своим верным слугою;
Он три года ровно детей не видал,
Расстался с женой дорогою.
И в синюю даль он упорно глядит;
Глядит и вздыхает глубоко…
«Далеко ль еще?» — он слуге говорит.
Слуга отвечает: «Далеко!»
Уж стар воевода; скакать на коне,
Как прежде, он долго не может,
Но хочет узнать поскорей о жене,
Его нетерпение гложет.
Слуге говорит он: «Скачи ты вперед,
Узнай ты, всё ль дома здорово,
С коня не слезая, у самых ворот,
И мчись ко мне с весточкой снова».
И скачет без устали верный слуга…
Скорее ему доскакать бы…
Вот видит знакомой реки берега
И сад воеводской усадьбы.
Узнал обо всем он у барских ворот,
И вот как опущенный в воду
Печальные вести назад он везет,
И жалко ему воеводу.
«Ну, что?» — воевода скрывает свой вздох
И ждет. «Всё в усадьбе исправно,—
Слуга отвечает, — лишь только издох
Любимый ваш сокол недавно».
«Ах, бедный мой сокол! Он дорог был мне…
Какой же с ним грех приключился?»
— «Сидел он на вашем издохшем коне,
Съел падаль и с жизнью простился».
«Как, конь мой буланый? Неужели пал,
Но как же погиб он, мой боже!»
— «Когда под Николу ваш дом запылал,
Сгорел вместе с домом он тоже».
«Что слышу? Скажи мне, мой терем спален,
Мой терем, где рос я, женился?
Но как то случилось?» — «Да в день похорон
В усадьбе пожар приключился»…
«О, если тебе жизнь моя дорога,
Скажи мне как брату, как другу:
Кого ж хоронили?» — И молвил слуга:
«Покойную вашу супругу».
<1868>
Христос воскрес! Я помню времена:
Мы этот день с волненьем невозвратным
Встречали кружкой доброго вина
И честным поцелуем троекратным.
Пылал румянец юношеских лиц,
В речах срывались искренность и сила,
И общее лобзанье свято было,
Как чистый поцелуй отроковиц.
Но шли года. Редел кружок наш тесный,
Жар юности в друзьях моих исчез,
И не с кем встретить праздник наш воскресный
И некому сказать: Христос воскрес!..
Христос воскрес! Напрасно ждать ответа…
Одних уж нет, другие далеко,
Среди снегов, где северное лето
Так сумрачно, так грустно-коротко.
К другим же, изменившим нам собратьям
Я только сожаленье сохраню
И грязным их циническим пожатьем
Своей руки теперь не оскверню.
Их воздух — заразительней больницы…
Скорей пойду я в степь иль в темный лес,
Где песнями ответят только птицы
На громкий мой привет: Христос воскрес!..
За всех, убитых пошлостью житейской,
Ничтожных честолюбцев, медных лбов,
За всех льстецов в сиятельной лакейской,
Забивших в грязь с усердием рабов
Их благородной молодости грезы
И честную, как молодость, любовь,—
Не раз во мне вскипала гневно кровь,
А на глазах навертывались слезы.
Круг бескорыстных, пламенных повес
Погиб в среде ничтожной и развратной,
И не с кем встретить праздник благодатный
И некому сказать: Христос воскрес!..
Как после битвы, в сказке древней, витязь
Меж трупами живых бойцов искал,
Я звал своих: «Кто жив еще? проснитесь!»
Но мне никто на зов не отвечал.
Лишь от бойцов, любимых мной когда-то,
В мой уголок неслось издалека
Шипящее проклятье ренегата
Иль купленный донос клеветника…
Никто связе́й с прошедшим уж не ценит,
И недоверчиво смотрю теперь вокруг:
Цинически предаст вчерашний друг,
И женщина любимая изменит.
Куда зовут наука и прогресс,
Никто нейдет… Напрасно ожиданье!..
И некому сказать: Христос воскрес!
И нет людей… Вкруг — мертвое молчанье.
Но, стойте… Чу! мы слышим детский крик:
Ведь это наши собственные дети;
Их лепет и ребяческий язык
Вещуют возрождение на свете.
Они растут близ вырытых могил,
Они детьми уж лучше нас по виду…
Признаем же всю немощь наших сил
И по себе отслужим панихиду…
А ты, под сводом северных небес
Растущее, иное поколенье,—
Прими в священный праздник воскресенья
Мой праздничный привет: Христос воскрес!
30 марта 1868
