6 Дарви́на, Фогта, Молешотта Белин прочел уже давно, Но пропадала в нем охота Читать Погодина, Михно, Каткова, Вяземского, Фета, Замоскворецких мудрецов, Заголосивших не под лета, Лихих обеденных певцов, Жизнь отравивших многим россам,— И, как Москвы ленивый сын, Не занят вовсе был вопросом: «Когда родился Карамзин?» Любил он спорить за обедом, Что жизнь без знанья — детский бред, Что без труда жить — цели нет, Короче — был он людоедом, Как выражается поэт. 7 Чтоб жизнь не кончить со скандалом (Смотрите первую главу), Белин вдруг стал провинциалом И бросил шумную Неву. Благодаря различным шашням Ему в столице не везло, И он учителем домашним Попал к помещику в село И обитателей усадьбы Стал изучать, ворча не раз: «Вот если всех вас описать бы — Отличный вышел бы рассказ». 8 Аристократом по преданью В то время слыл помещик N; Богат был только по названью, Хоть пил вино высоких цен, Курил гаванские сигары, Себя, как куклу, наряжал И на уездные базары На кровной тройке выезжал. Но так балуясь, год за годом, Он не мирил приход с расходом, А впереди… Он думал: вот, Быть может, бабушка умрет! Но бабушка не умирала… Отживший лев не унывал, На съездах корчил либерала И всюду деньги занимал. 9 Любил теперь он в час досуга Провозгласить пред всеми вдруг: «Меня Жуковский чтил как друга, И даже Пушкин был мне друг…» Когда-то в юности далекой (Он вспоминал о той поре) Посланья «к деве черноокой» Писал он в «Утренней заре». В Париже ставил водевили, В России драму написал, И в Баден-Бадене ходили Толпой смотреть, как он играл И ставил золото в рулетку… Но он не тот уже теперь, Он точно зверь, попавший в клетку, С когтями сломанными зверь. Теперь он более не рвется, Как прежде, в дальние края, В его груди уже не бьется Стихожурчащая струя. Лениво «Голос» он читает, Питает ненависть к перу И лишь поноске обучает Щенков лягавых поутру, Новейший век ругает круто, Всю журналистику хуля За отрицанье… Вот к нему-то Белин попал в учителя. ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 В огромном барском кабинете, Где двадцать лет без перемен Стояло всё, помещик N Ходил, поднявшись на рассвете, Уже причесан и одет И вспрыснут нежными духами… Но здесь мне хочется стихами Воспеть сей барский кабинет, Покой полу-аристократа, Полупсаря, полупевца, Полуфранцузика с лица, В Париже жившего когда-то, Полупомещика степей, Полугероя в старом стиле, Тех дней, когда еще носили Парик, камзолы и тупей. 2 Всем понемножку в этом свете Хотел быть русский сибарит, И обстановка в кабинете Носила тот же самый вид: Диваны, мягкие подушки, Седло казацкое в углу, Галантерейные игрушки Меж книг и счетов по столу; Карамзина изображенье, Портрет любимого коня — Внизу же было изреченье: «Жил восемь лет, четыре дня», Устав дворянского собранья, Нагайки, ружья, мундштуки, Крылова «полное изданье», Размеров разных чубуки; На полках книги меж диванов: «Маяк», «Онегин», «Новый псарь», Ростопчина и ты, Курганов, Настольной книгой бывший встарь, Французских несколько романов И без обертки календарь, Да в переплетах разнородных И привлекательных для глаз На всех столах и полках модных Лежал известный «Тарантас». 3 Помещик был с утра не в духе И скрыть ворчливости не мог. Бесило всё его — и мухи, И сладкий чай, и скрип сапог, И платье сельского покроя, И прыщ, вскочивший на щеке,— Забыл он даже о щенке Своем возлюбленном Медоре. Так утро шло. Устав шагать, Он сел к столу в большом зазоре, Раскрыв огромную тетрадь; На ней же тщательно наклеен Был с краткой надписью ярлык: «Год двадцать третий. Мой дневник». Привычку старую в селе он Еще сберег и по утрам Вносил в дневник свой без системы Отрывки сельских эпиграмм, Воспоминанья, «мысли», темы, Посланья, стансы в честь кузин, Заметок мелких ряд летучий, Стихотворения на случай: «В день похорон» иль «в день крестин», На смерть собачки или дяди… Прелюбопытная тетрадь,— И кое-что из той тетради Теперь мы можем прочитать. |
