— Гм, и это еще, может быть, удастся как-нибудь сделать. Ну, и все?

— Да будто бы и все, а будто бы и нет, — сказал Стасюра. — Собственно, еще самое главное осталось: нам нужна от вас порука, что после того как мы заключим соглашение, вы на другой день не нарушите его.

— Порука? — повторил удивленный Герман. — Что же должно быть нашей порукой?

— И это тоже не такая страшная вещь, как может на первый взгляд показаться. Мы хотим основать у себя кассу, для того чтобы иметь поддержку в случае какой-нибудь нужды. Так, вот, мы требуем, чтобы сейчас, прежде чем мы станем на работу, каждый хозяин от каждой кошары внес в эту кассу десять ренских и обязался в дальнейшем точно так же от каждой кошары вносить еженедельно по ренскому. На этом и конец.

Герман стоял, вытаращив глаза, и не видел ничего. Это последнее требование было для него, словно удар обуха по голове. До сих пор, выслушивая скромные, мелкие требования, он в душе начинал уже смеяться над рабочими, которые ради таких пустяков подняли целый бунт. Но теперь для него все стало ясно. Он сразу увидел, к чему ведет это требование.

— Но какая же это вам порука? — спросил он, делая вид, что не понимает всего значения рабочего требования.

— Это уж наше дело, — ответил Стасюра. — Впрочем, как сами видите, порука небольшая, но что же делать: такая уж, видно, наша несчастная доля, что и поруки лучшей иметь не можем.

«Еще и насмехается, бестия!» думал про себя Герман, не зная, как быть с этим требованием: торговаться или прямо отказать наотрез. Однако и то и другое казалось ему одинаково опасным.

— Нет, это невозможно, — сказал он решительно. — Такого требования и не выставляйте, все равно ничего не выйдет! Придумайте для себя какую-нибудь другую поруку.

— Какую же еще придумать? Довольно нам этой одной. Если вы считаете, что это невозможно, то придумайте сами что-нибудь другое, но такое, что нам действительно было бы порукой.

— Я полагал бы, что для вас должно быть достаточной порукой наше честное слово.

— Эге-ге, честное слово! Знаем мы эти честные слова! Нет, пусть уж честное слово в другой раз, а теперь сделайте так, как мы требуем. Честное слово разве только впридачу, так будет лучше всего.

— Но, добрые люди, — начал уговаривать Герман, — на что вы надеетесь, выставляя эти требования? Вы думаете, что вы здесь какие-то цари или самодержцы! Не выставляйте себя на смех! Требуете много, а ничего не получите, так весь Борислав над вами будет смеяться!

— Весь Борислав над нами будет смеяться? А кто же это, пане, весь Борислав? Борислав, пане, — это мы! И для нас пришло теперь время посмеяться над вами! Получим ли мы что или не получим, это уж потом видно будет, но теперь от своих требований не отступим, — будь, что будет!

— Если ваша воля, — сказал Герман, — я скажу хозяевам о ваших требованиях и принесу вам ответ. До свидания!

И, гордо кивнув им головою, он вышел.

— Ну, теперь, небось, сами видите, — сказал после его ухода Бенедя, — что мы в точку попали, требуя от хозяев взносов в нашу кассу. Все они дадут нам сейчас, когда им туго пришлось, но это для них самое тяжелое. Отсюда для нас урок: что именно на этом мы должны тверже всего стоять. Будь, что будет, долго они не могут сопротивляться: нужно только нам крепко стоять на своем! Они хорошо знают, что если дадут нам с каждой кошары по десятке, то мы немедленно, на следующей неделе сможем снова такую же забастовку начать.

Между тем Герман в тяжелой задумчивости шел бориславской улицей. «И что случилось такое? Чёрт, что ли, надоумил этих людей? Ведь если им сразу столько денег отвалить, то это составит несколько тысяч, и они па эту сумму в любую минуту смогут нам выкинуть Штучку еще почище. А забить им голову, чтобы они отказались от этого требования, тоже не удастся. Чёрт бы побрал все это!»

Придя домой, долго еще раздумывал Герман над этим делом и никак не мог додуматься до чего-нибудь хорошего. Уже и полдень минул, наступил третий час. Гурьбой валят предприниматели к дому Германа, чтобы узнать от пего требования рабочих. Но, узнав их, и свету не рады стали.

— Нет, невозможно, невозможно! — закричали в один голос. — Это пас разорит, всех нас с сумой по миру пустит!

— Га, тогда нам остается одно: ждать, пока их средства иссякнут.

— И этого нельзя делать!

— Да вы точно дети! — вскрикнул гневно Герман. — Ни дома меня не оставляй, ни в поле не бери! Так что же делать? Думайте сами, есть ли лучший выход.

Предприниматели притихли.

— Может быть, можно кое-что выторговать?

— Нет, нельзя. Я уже пробовал, и слушать ничего не хотят.

— Га, так пускай их черти заберут, если так! — кричали предприниматели.

— И я так думаю, — добавил Герман, — однако нам от этого не легче.

В эту минуту Леон, который молчал во время всей этой перепалки, придвинулся к Герману и шепнул ему что-то на ухо. Герман встрепенулся и отчасти радостно, отчасти насмешливо взглянул на него.

— Только вы снова не проезжайтесь насчет моего вчерашнего либерализма, — прошептал Леон усмехаясь. — Что делать! Not bricht Eisen[170], а либерализм не железо!

«Такие-то вы все либералы, пока дело до кармана не дошло!» подумал про себя Герман, но вслух сказал:

— Что же, ваш совет неплох! У нас теперь одна забота: сломить их сопротивление, а это, верно, их немного охладит. Если бы только вышло!

— Как не выйдет? Должно выйти! Нужно только взяться как следует.

— Что, что такое? — допытывались предприниматели.

Леон начал шептать некоторым из них на ухо свой проект, который мгновенно шепотком разнесся по комнате; никто не решался высказать его громко, хотя все знали, что они здесь «все свои».

— Урра, вот это проект! — воскликнули радостно предприниматели. — Теперь мы им покажем, кто над кем будет смеяться! Ха-ха-ха! Проведем! Как кошку, за куделькой проведем!

— Так, значит, согласны? — спросил Гермам, когда улегся веселый гомон.

— Согласны! Разумеется, согласны!

— Если так, собирайтесь, и вместе пойдем к ним. Все требуемые деньги надо выложить им сейчас же, и пускай они завтра приступают к работе.

С шумом двинулись предприниматели из горницы Германа. Только Герман задержался на минутку, подозвал к себе Мортка и долго с ним о чем-то говорил. Лицо Мортка, рябое и некрасивое, осветилось какой-то злодейской улыбкой.

— Добре, пане, сделаю это для вас, но прошу вас помочь мне в моем деле. Нехорошие вести доходят до меня.

— Не бойся, я за все отвечаю! Все, что могу, я сделаю для тебя.

И затем они вышли к толпе предпринимателей, которые, шумно разговаривая, стояли на улице. Но этот гомон не был уже таким беспечным и веселым, каким он был минуту назад. Холодный ветер улицы остудил немного радость собственников.

— Кто знает, удастся ли это? Риск, риск! — слышалось в толпе, как шелест увядшей листвы.

— Га, что же делать! — сказал Герман. — Риск есть, но у нашего брата каждый шаг — риск. Так уж рискнем, делая и этот шаг. Удастся — хорошо, а не удастся, то на этом еще свет не кончится, и они из наших рук не уйдут.

Толпа шла улицей медленно, словно это было торжественное церковное шествие. Герман первым вошел в хату Матпя, чтобы раньше всех принести рабочим радостную для них весть. Слух о процессии предпринимателей прошел уже по Бориславу. Гурьба рабочих валила следом за хозяевами, а другая гурьба ждала перед Матиевой хатой. Но никто еще не знал, что это все значит.

— Ну что, — спросил Герман, когда рабочие уселись по-прежнему, — надумались вы?

— А что нам думать? — ответил Стасюра. — Наша думка одна. Вот, может быть, вам бог послал иные думки на душу.

— Это плохо, что вы такие упрямые, — сказал Герман. — Но, видно, ничего не поделаешь. Такая наша доля, несчастных собственников. Если кто с нами правдой не может совладать, тот прибегает к силе, зная, что мы против силы не устоим. Так и у нас с вами. Уперлись вы на своем слове, и нам приходится уступить. Не пришла гора к пророку — пришел пророк к горе.