Луна поднималась на погожем небе, кое-где из-за белой, полупрозрачной дымки поблескивали слабым светом золотые звезды. Рабочие сидели на камнях и обрубках бревен и беседовали; глухой шум их голосов улетал в поле и смешивался с серебряным шёпотом речки, которая здесь же рядом журчала по камням.

Известное дело, разговор шел об одном — о недавнем сходе, о рабочей кассе и будущих надеждах.

— Что правда, то правда, — говорил Бенедя: — чудо совершилось со здешним народом. Когда я месяц назад пришел в Борислав и начал расспрашивать людей, пробовали ли они хоть как-нибудь помочь себе, то все либо головами покачивали, либо смеялись надо мной. А теперь сами видите, как все, старые и молодые, стараются со взносами. Ведь мы имеем уже сто пятьдесят ренских в одной только главной кассе!

— Сто пятьдесят ренских, — медленно повторил один рабочий. — Ну, и что же? Для одного это была бы поддержка, но для стольких тысяч… много ли это?

— Правда, что немного, — говорил Бенедя, — однако не забывайте, что недели не прошло с тех пор, как начались наши сборы. За месяц, пожалуй, соберется пятьсот.

— Ну, а с пятьюстами можно начинать то, что вы задумали?

— Гм, надо хорошенько рассчитать и силы и деньги, — сказал Бенедя. — Если считать, что на пропитание одному человеку надо полтора ренских в неделю, если считать далее, что безработица продлится педелю и нам придется содержать в течение этого срока только одну тысячу человек, то в кассе должно быть для этого самое меньшее полторы тысячи ренских. Я говорю: самое меньшее, потому что, кроме затрат на пропитание, будут еще и другие расходы.

— Полторы тысячи ренских! — вскрикнули в один голос рабочие. — Господи милосердный, когда же мы столько соберем? Да за это время половина нас с голода помрет, а из деревень десять тысяч новых привалит!

— Что же делать! — сказал грустно Бенедя — Этому уж, видно, ничем не поможешь. Увеличить взносы нельзя. Хозяева и так урезывают нам плату на каждом шагу, а если дознаются про наши взносы, то еще больше начнут урезывать. Нужно стоять на своем, собирать и терпеть хотя бы еще три месяца.

— Три месяца! Кто знает, что может произойти за три месяца!

Рабочие замолчали, и печаль охватила собравшихся. Бенедя низко опустил голову. Он чувствовал, что нужно ковать железо, пока горячо, что главная сила этих людей — в их порыве и кратковременном пробуждении и что не воспользоваться этим пробуждением — значит выпустить из рук основную пружину дела. Но что оставалось делать? Денег не было, чтобы сейчас же начать поднимать рабочих. Приходилось все-таки выжидать.

— А тут еще новое дело, — снова заговорил Бенедя, пробудившись от задумчивости. — Мне придется возвратиться в Дрогобыч.

— В Дрогобыч? Это почему? — раздались голоса.

— Как почему? Здесь моя работа, как видите, окончилась.

— Ищите другую!

— Разве здесь без меня не обойдется? Правда, жалко покидать такое дело, над которым трудился и думал…

— Ну, так и не покидайте!

— Верно, что не следовало бы покидать, если бы только была возможность.

Рабочие хорошо понимали и у самого Бенеди не раз просыпалась мысль, что без него все это дело может легко свернуть на неверный путь и оттого вовсе погибнуть. Он чувствовал, что в каждой только что возникшей для новых и непривычных целей организации многое и очень многое зависит от руководителя, от его личного влияния и умения. Правда, с другой стороны, он слишком хорошо чувствовал и свое собственное бессилие и был убежден, что не повстречайся он в Бориславе с побратимами, с такими трезво мыслящими людьми, как Матий и Стасюра, он сам не пришел бы к тому, к чему пришел теперь. Взаимодействие всех частей было здесь очень ярко выражено, но именно поэтому чувствовал Бенедя, что вырваться из этого круга взаимного сотрудничества означало бы повредить каждой части в отдельности и всем в целом. Но опять-таки, что он будет делать здесь, в Бориславе, если не найдется работы для него? Впрочем, судьба готовила ему помощь с той стороны, с какой он ее совсем не ожидал.

Из дверей завода вышел Леон в сопровождении Шеффеля; оба они приблизились к рабочим. Рабочие встали.

— Ну, люди, — громко сказал Леон, — работа наша окончена, и хорошо окончена! Благодарю вас за ваше старание!

— И мы благодарим пана за работу! — закричали рабочие. — В добрый час!

— Дай боже, дай боже! — проговорил радостно Леон. — А теперь, сколько кому полагается, чтобы мы расстались по-хорошему?

Началась выплата. Бенедя стоял рядом. Когда выплата окончилась, Леон приблизился к нему.

— А вам, пане мастер, большое, большое спасибо и за работу и за быстрое окончание, за все! Очень бы мне не хотелось с вами расставаться… А пока за то, что вы мне доставили такую радость, примите от меня вот это на память. — И он сунул в руку Бенеде завернутые в бумажку десять ренских серебром.

«Вот теперь в нашей кассе будет сто шестьдесят ренских», подумал про себя Бенедя, благодаря Леона за подарок.

— И еще прошу вас, — обратился в заключение Леон к Бенеде: — зайдите сейчас же ко мне на квартиру, я должен с вами кое о чем поговорить.

С этими словами Леон и Шеффель ушли, за ними вышли рабочие. Бенедя остался, чтобы запереть все двери и ворота, а затем заковылял за Леоном, раздумывая, что бы такое тот мог ему сказать. По дороге, он зашел домой, застал там Матия и сдал е чу для рабочей кассы десять ренских серебром, которые подарил ему Леон.

— Видите, в чем дело, — начал Леон, когда Бенедя пришел к нему на квартиру. — Вы, я вижу, честный человек и хороший работник, и мне, как я уже говорил, не хотелось бы с вами расставаться А мне здесь для моего нового завода как раз требуется несколько искренних и честных людей для одной не очень тяжелой работы. Так вот я и хотел вам сказать: не согласитесь ли вы остаться, если вам у меня работать не надоело?

— Но что же это будет за работа? Ведь каменщики уже закончили свое дело.

— Э, нет, дело не в каменщиках, речь идет о нефти, о воске, — ответил Леон.

— Но сумею ли я делать эту работу, если раньше никогда не занимался ею и не знаю, что и как? — спросил Бенедя.

— Э-э-э, что здесь уметь! — сказал Леон. — А простой мужик, рабочий больше умеет? А между тем работает. Здесь нечего уметь: пан директор покажет вам все. Я же говорю вам: здесь дело не в уменье, а в том, чтобы человек был честный, совестливый и чтобы, понимаете, чтобы…

Леон замялся в нерешительности.

— …чтобы, — кончил он спустя минуту, — не рассказывал нигде, что и как делается на фабрике. Потому что, видите ли, здесь секрет небольшой… Мой директор изобрел новый способ производства воска, и я не хотел бы, чтобы это разглашалось,

— Гм, оно действительно… — проговорил Бенедя, не находя ничего лучшего сказать.

— Потому что, видите, — твердил Леон, — у нас такой народ бессовестный, чуть что — сейчас переймут, да и все тут: им прибыль, а мне убыток. Вот я поэтому и хотел бы…

— Однако это трудно будет. Ну, положим, я не скажу ничего никому, но ведь на заводе, кроме меня, рабочих много.

— Ну, не всем обязательно знать и видеть все. На моем заводе все будет делаться так, как на других заводах, и только в одной особой камере будет несколько иначе. Там будет директор, ну, и нужно пару рабочих ему в помощь. Что же, могу я на вас надеяться?

— Ну что же, я согласен, — сказал Бенедя, едва скрывая свою радость. — Если только потрафлю, буду работать. Каменщику сейчас все равно нелегко работу найти. Ну что же, попробую еще и ремесло нефтяника. А в том что через меня ваш секрет не откроется, будьте уверены.

— Так, так, — сказал, улыбаясь, Леон, — я и сам это знаю, что вы не такой человек. Только знаете… вот если бы мне еще несколько, ну, хотя бы два-три таких, как вы! Вот вы здесь работали, знаете кое-кого из рабочих, может быть вы лучше смогли бы подобрать таких людей, каких мне нужно? Я в долгу не останусь. И еще! Первое дело, разумеется, плата. Знаете сами, это уже не работа каменщика, такой платы, какая до сих пор была, не могу вам дать…