Таким образом, несмотря на сложившуюся тогда в силу упомянутых ранее факторов крайне трудную экономическую ситуацию, французская монархия была вынуждена пойти на финансовые реформы, которые не могли не встретить ожесточенного сопротивления со стороны прежних элит, не желавших расставаться с привилегиями. Причем, как показало собрание нотаблей 1787 г., в своей борьбе за узкокорпоративные интересы привилегированные сословия охотно использовали, в духе времени, идеи и фразеологию Просвещения. Критика, которой оппозиционная публицистика подвергала власти, подрывала авторитет монархии среди значительной части подданных, особенно в городах. И если в прежние годы участие «низов» в политической борьбе сводилось в основном к моральной поддержке оппозиции и лишь изредка принимало форму уличных беспорядков, непродолжительных и спорадических, то во второй половине 80-х, когда снижение уровня жизни в результате экономического кризиса вызвало резкий всплеск активности этой ранее политически индифферентной части общества, ситуация резко изменилась в худшую сторону.

Как видим, вопреки некогда распространенному в либеральной историографии мнению о «косности» французской монархии Старого порядка, импульс к переменам шел на деле именно «сверху», от самой власти. Однако ей пришлось искать пути выхода из тяжелейшего финансового кризиса в крайне неблагоприятной общественной обстановке. Экономический спад до предела обострил недовольство «низов» и сделал их весьма восприимчивыми к популистским лозунгам антиправительственной оппозиции. Напротив, правительство, пытавшееся проводить преобразования, не пользовалось в обществе ни авторитетом, ни доверием, а слабый, нерешительный король по своим личным качествам совершенно не отвечал тем требованиям, которые предъявлялись к главе государства в столь критической ситуации.

Финансовый дефицит, падение цен, неурожаи, фронда знати и парламентов, голодные бунты, слабость центральной власти — все это бывало в истории Франции и раньше, но в разные периоды. Одновременное же действие всех этих негативных факторов вызвало тот социальный резонанс, который и привел к краху Старого порядка.

Впрочем, для того чтобы кризис превратился в революцию, ведущую к смене правящих элит, нужна была та самая новая элита, которая заменила бы прежние.

Как уже отмечалось выше, долгое время в «классической» историографии доминировала точка зрения о том, что социальной группой, возглавившей революционное движение против монархии Старого порядка, была предпринимательская буржуазия, якобы отстранившая в результате революции дворянство от власти. Однако во второй половине XX в. исследования по социальной и экономической истории, проводившиеся французскими, английскими и американскими учеными, показали, что лица, занимавшиеся во Франции XVIII в. капиталистическим предпринимательством, не представляли собой сколько-нибудь целостной социальной группы, обладавшей общими и тем более осознанными интересами. Различными видами предпринимательства тогда занимался широкий круг людей, принадлежавших к самым разным сословиям. Мы уже видели, что в металлургической промышленности доминировал дворянский капитал, а духовенство контролировало в этой сфере экономики довольно существенный сектор. Дворяне активно участвовали также в трансатлантической торговле и финансовых операциях. С другой стороны, представители третьего сословия, достигавшие предпринимательской деятельностью определенного преуспеяния, нередко аноблировались, покупая земельные владения или должности, дающие право на дворянский титул. При крайней пестроте социального состава круга лиц, занятых предпринимательством, ничуть не удивительно, что в ходе Революции эта общественная группа не демонстрировала сколько-нибудь единой, более или менее четко выраженной политической позиции. Представителей предпринимательской буржуазии можно было встретить среди как сторонников революционных преобразований, так и их противников, причем среди ни тех, ни других они не находились на первых ролях. Иными словами, если какая-либо социальная группа и может претендовать на звание лидера или «гегемона» Революции, то уж явно не эта, идеологически крайне разрозненная и политически весьма пассивная.

Проводившиеся во второй половине XX в. исторические исследования вдохнули новую жизнь в идеологическую интерпретацию истоков Французской революции, разумеется, на принципиально новом научном уровне. Как показывают социокультурные разыскания последних десятилетий, общим знаменателем, позволяющим рассматривать в качестве некого целого тот круг лиц, что стоял во главе революционного движения, было не их отношение к тем или иным видам хозяйственной деятельности, а готовность (декларируемая или искренняя) реализовать на практике принципы Просвещения. Соответственно в современной исторической литературе для обозначения данной социальной группы используется условное понятие «просвещенная элита».

Это политически активное меньшинство сформировалось во второй половине XVIII в., когда вся Франция мало-помалу покрылась густой сетью разнообразных общественных объединений: естественнонаучных, философских и агрономических кружков, провинциальных академий, библиотек, масонских лож, музеев, литературных салонов и т. п., — ставших источниками распространения просветительских идей. В отличие от традиционных для Старого порядка объединений эти ассоциации имели надсословный характер и строились на более или менее демократической основе. Среди их членов можно было встретить и дворян, и священнослужителей, и чиновников, и представителей образованной верхушки третьего сословия. Должностные лица таких обществ, как правило, избирались голосованием на альтернативной основе. Просветительские ассоциации разных городов имели между собой тесные и постоянные связи, образуя единую социокультурную среду, в которой и сформировалось сообщество представителей всех сословий, стремившихся к воплощению в жизнь таких идей Просвещения, как народный суверенитет, права человека, веротерпимость и т. д.

Мощный толчок для распространения подобных настроений во Франции дала Американская революция, продемонстрировавшая возможность реализации этих принципов на практике. Она вызывала горячие симпатии просвещенных французов и способствовала росту популярности в их среде революционных идей.

С осени 1788 г. «просвещенная элита» фактически возглавила общенациональное движение во Франции за решительные изменения в общественном и государственном строе. Перехватив у правительства инициативу в осуществлении преобразований, она придала им такой размах и радикализм, при которых конечной целью перемен становилось уже не реформирование Старого порядка, а его полная ликвидация и замена новым.

Начиная свой рассказ о Революции, французский историк Ф. Фюре писал, что «она дала имя тому, что сама же упразднила. Она назвала это “Старым порядком”. Однако тем самым она определяла не столько то, что уничтожала, сколько то, чем стремилась стать: радикальным разрывом с прошлым, отбрасываемым назад, во тьму варварства». Хотя данное определение Старого порядка и кажется, на первый взгляд, слишком расплывчатым, оно в то же время абсолютно верно. Это понятие с феноменальной быстротой формировалось прежде всего в области воображаемого и имело весьма опосредованное отношение к реальности — к той политической системе и к тому экономическому состоянию Франции, которые были рассмотрены в предыдущем разделе. Могущественная страна, пытавшаяся выйти из экономического кризиса, тысячелетняя монархия, отчаянно старавшаяся самореформироваться, представала в многочисленных газетах и памфлетах государством, находящимся на пороге катастрофы и руководимым настолько волюнтаристки бездарно, что к ее королю и правительству можно было применить лишь одно слово: «деспотизм». Словосочетание «Старый порядок» очень быстро стало синонимом косности, непроизводительных трат, бессмысленной смены министров, национального унижения едва ли не во всех войнах XVIII в.