Особенно выраженным был этот мотив у Мирзы Абу Талиба, который еще до поездки в Англию написал историю Авадха, по силе своего разоблачения темных сторон жизни индийского княжества не знающую равных в индийской литературе того времени. Приводя убийственные примеры того, как «наваб проявляет трогательную заботу обо всем, кроме народа», Абу Талиб сетует на расточительность двора, коррупцию, развал армии, разорение крестьян и ремесленников и приходит к выводу, что единственным выходом из кризиса может быть переход княжества под английский контроль: «Администрацию должен возглавить знающий Индию англичанин. Расходы наваба должны быть ограничены, и пусть он не имеет права голоса в военных и налоговых делах. Английские офицеры должны обучить армию. Следует избавиться ото всех старых чиновников, сборщиков налогов и прочих, преисполненных чванства и расточительства, а на их место назначить людей бедных и среднего достатка. Налог должен быть таким, чтобы, уплатив его, человек мог жить в благополучии».

Руками англичан, таким образом, Абу Талиб мечтает привести в Авадхе к власти «третье сословие» и осуществить реформы. Отвечая воображаемому оппоненту, советующему не верить англичанам, Абу Талиб резюмирует: «Наш народ живет сейчас в таких условиях, что худшее обращение с ним невозможно. Пусть лучше пострадают те немногие, кто сейчас преуспевает и грабит тысячи людей, но результатом будет благополучие этих тысяч». Здесь очевидно зарождение того взгляда, который будет присущ всем индийским реформаторам и просветителям следующего века: английское господство — горькое, но необходимое лекарство для тяжело больного общества, единственное оружие против «тирании раджей и навабов», единственная возможность для Индии модернизироваться. Подобно тому, как некоторые европейские мыслители видели на Востоке «царство духа» и «просвещенную монархию», Абу Талиб и его единомышленники идеализировали Запад как царство прогресса и справедливости. К своим запискам о поездке в Европу Абу Талиб приложил сочиненную им оду, в которой воспевал Коперника и Ньютона. Проехав в 1801 г. через Францию, он включил в свои записки историю Французской революции и краткое жизнеописание Наполеона — очевидно, первые, вышедшие из-под пера индийца. Главной причиной революции он называет возмущение народа тиранией короля — еще в авадхской хронике он заявлял, что такое восстание в его родном княжестве было бы желательным, но невозможным «из-за апатии народа, его привычной покорности индийским обычаям, отсутствия единства и военной помощи англичан навабу». Наполеон же привлек симпатии Абу Талиба главным образом тем, что сумел сделать головокружительную карьеру, будучи человеком незнатного происхождения. Это, видимо, было связано с симпатиями автора к тем, кто не принадлежал к знати и был, по его убеждению, более полезен для страны, чем наваб и его придворные.

Интересно, что англичане видели в знакомстве индийцев с идеями Французской революции прямую угрозу своим интересам. В 1795 г. английский резидент в Хайдарабаде писал главе маратхской конфедерации об опасности «группы людей во Франции, которые называют себя философами и защитниками прав человека. Они проповедуют новую веру, отрицающую бога, выступают против государей и знати, которых считают тиранами». Типу Султан был хорошо осведомлен о Французской революции и позволил служившим у него французам основать в Майсуре якобинский клуб. Разумеется, его привлекали не эгалитарные идеи революции, а те энергичные и смелые люди, которых она привела к власти. С ними майсурскому султану было легче вступить в союз против Англии, чем с представителями королевской власти, которые не раз обманывали его отца и его самого. Быть может, именно своим низким происхождением и личной храбростью генерал Бонапарт был симпатичен Типу, которого все индийские князья презирали как плебея. Как бы то ни было, одним из пунктов ультиматума, предъявленного Типу Султану генерал-губернатором Уэлсли[34] перед началом последней англо-майсурской войны, было требование выдать англичанам всех «французских якобинцев», служивших в Майсуре, на что Типу ответил гордым отказом.

Не в первый раз в своей истории Индия переживала хаос междоусобных войн и становилась жертвой завоевания. Но никогда еще завоевание не влекло за собой столь далеко идущих последствий. При этом не следует думать, что в XVIII в. и даже впоследствии английское завоевание ознаменовало радикальный переворот в жизни Индии. Сама власть английской Ост-Индской компании в Индии по своей структуре и содержанию являлась, как подчеркивают современные исследователи (например, Р. Инден), в значительной степени феодальной, особенно на раннем этапе. Не случайно многие индийцы воспринимали Компанию как некую знатную даму, родственницу и вассала британского короля. Она и сама охотно претендовала на роль преемницы Моголов. В договорах, которые заключала Компания с индийскими князьями, было немало черт традиционных для Индии отношений: князья становились такими же данниками и вассалами Компании, какими некогда были у Моголов. Как некогда поступали раджпуты, Моголы, маратхи и прочие создатели империй, в обмен на лояльность и уплату дани англичане оставляли у князей значительную часть их властных привилегий. Не лишним будет напомнить, что в 1947 г., когда Индия и Пакистан получили независимость, на их совокупной территории находилось более 600 княжеств — от совсем мелких до равных по площади и населению европейским странам. В районах, находившихся под непосредственным управлением британской администрации, новые власти признавали права на земельные пожалования, полученные местными феодалами от предшествующих правителей. Кастовая система получила законодательную фиксацию в созданных ориенталистами «туземных кодексах» и была затем оформлена в переписях населения, иных формах колониальной статистики. Старый порядок, таким образом, не рушился, а приспосабливался к потребностям колониального управления.

Несомненно, определенные предпосылки для колониальной модернизации закладывались в Индии уже в XVIII в. Однако они проявлялись не только в самой колониальной политике. Модернизация, начавшаяся в колониальный период, не пришла как влага в лишенную растительности пустыню: в индийском обществе к началу колониальной эры сложился целый ряд структур, отношений, социальных групп (пусть даже не доминировавших), которые были уже подготовлены к восприятию новых идей и ценностей. Ничтожный по протяженности исторический период в два-четыре десятилетия отделяет «еще средневековую» коммерческую, чиновничью и интеллектуальную элиту от тех, кто уже в 20-е годы XIX в. сознательно приобщался к европейскому образованию и публично отстаивал его превосходство над традиционным индийским, переводил европейскую литературу, инициировал создание прессы на индийских языках, основывал просветительские и реформаторские организации. Столь же краткий период времени, во многих случаях равный жизни одного поколения, понадобился на то, чтобы эти же социальные слои впоследствии заложили основу индийского национально-освободительного движения.

XVIII век по праву считается «золотым» веком цинского Китая. Этот период, ставший для империи временем наибольшей социальной стабильности, финансового благополучия, огромных территориальных приобретений и впечатляющих интеллектуальных достижений, связывается с правлениями трех императоров маньчжурской династии: Канси (1661–1722), Юнчжэна (1722–1735) и Цяньлуна (1735–1796)[35]. Гигантское государство простиралось тогда от оленьих пастбищ Северного Приамурья до тропических лесов острова Хайнань и от рыбацких деревень Восточного Тайваня до отрогов Памира. Между этими крайними рубежами империи жили сотни миллионов подданных, а по дорогам, рекам и каналам перемещались гигантские массы товаров и огромные финансовые средства. Ко двору императора прибывали «даннические» посольства из Кореи и Вьетнама, от правителей островов Люцю и казахских ханов. Одновременно XVIII в. в Китае был периодом, когда империя, проходя зенит, постепенно вступала в полосу кризиса, полностью проявившегося уже в следующем столетии.