50 тыс. французов и их союзников, при Лейтене 40 тыс. пруссаков — против 65 тыс. австрийцев, при Кунерсдорфе численность прусской и русско-австрийской армий составляла примерно по 50 тыс. В решающем же сражении Войны за независимость, при Йорктауне, франко-американская армия и вовсе насчитывала около 17 тыс., британская — 7 тыс.
Содержание менее многочисленных армий дешевле обходилось населению региона, ставшего ареной военных действий. Тем более что теперь практика такого содержания была существенно упорядочена: взимание контрибуций с местных властей положило конец тому массовому и бесконтрольному грабежу, которому ранее, в соответствии с принципом «война кормит войну», подвергали мирных жителей как свои, так и чужие войска. И хотя мародерство в той или иной степени продолжало практиковаться личным составом и регулярных частей и особенно иррегулярных, оно носило спонтанный характер и никоим образом не являлось результатом целенаправленной политики военного командования.
С фактическим исчезновением из европейской политики религиозных мотивов война лишилась былого ожесточения. Пленные больше не становились жертвами религиозного фанатизма своих противников и подлежали обмену в соответствии с точно установленными правилами. Исключение составляли, пожалуй, только войны на Востоке, где турки и европейцы проявляли по отношению друг к другу гораздо большую жестокость, чем та, которую допускали в отношениях между собой «цивилизованные» нации.
Вместе с тем при несомненном сокращении непосредственных издержек от войны для общества, война все же оставалась тем, чем была всегда — массовым смертоубийством, и люди, воспитанные на гуманистических идеалах века Просвещения, это хорошо понимали.
… Мне бы не досталось по очереди в поход, потому что я был младший капитан-поручик, но казалось стыдно в такое время жить дома и ежели не забавляться, по крайней мере, ощущать всю негу спокойнейшей жизни, тогда как товарищи мои должны были стоять под ядрами и лишаться последнего дыхания. Подействовал восторг мужественный и на меня. Я запылал и предался природному энтузиазму к славе. В мои тогдашние лета редко рассуждали о том, в чем состояла настоящая. Шум и треск оружия похищали ее место, и там только, казалось, обитала слава, где можно или свой череп дать раскроить, или разнести его другому во исполнение высочайшего манифеста…
… Всякий шел с радостию на войну. Иной хотел креста, чину, выгод, славы, а я вооружался из одного повиновения законам чести. Я не любил военного ремесла, ни его трофеев. Моя занятии, вкусы, склонности готовили меня более к жизни спокойного гражданина, и при таком расположении я, однако, шел резать людей. Вызов отечества сделан. Царь приказал, начальники нарядили, я плакал, — но покорялся. Я не искал отличий, но шел в ряду с теми, кои для них только и служат, искать своей смерти или дать ее другому. О как ужасно военное состояние! Но монархи этого не чувствуют, а войска — отоматы. (…) По малодушию моих лет, я тужил, что не поспел на сраженье и не схватил креста, но, подумавши хорошенько о сем и без излишнего энтузиазма, благодарил Бога, что он меня избавил от такого бесчеловечного позорища» (Долгоруков КМ. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни, писанная мной самим и начатая в Москве 1788-го года в августе месяце, на 25-ом году от рождения моего / изд. подг. Н.В. Кузнецова, М.О. Мельцин. М., 2004. Т. 1. С. 185–186, 217–218).
Кроме того, война оставалась достаточно дорогостоящим предприятием, особенно для стран, ведущих колониальное соперничество. Строительство и вооружение флотов, снаряжение экспедиционных корпусов в колонии, а затем их снабжение ложились на государственную казну нелегким грузом. Еще более тяжким он становился, если стране одновременно приходилось воевать и в Европе. Для сухопутных же держав, хотя они и были свободны от расходов на колониальные экспедиции, положение осложнялось, если им приходилось вести военные действия одновременно на двух-трех фронтах. А в XVIII в. все наиболее значительные войны в Европе именно так и шли — сразу на нескольких театрах военных действий.
ВОЙНА ЗА ПОЛЬСКОЕ НАСЛЕДСТВО
Это был первый военный конфликт, который наглядно продемонстрировал специфику геополитической ситуации, сложившейся после больших войн начала XVIII столетия. Тогда состав их основных участников еще более или менее четко отражал традиционно существовавшее деление Европы на Запад и Восток; и то, что было предметом спора на одном ее краю, напрямую мало затрагивало интересы обитателей другого. Теперь же, с возникновением единой европейской международной системы, уже любой конфликт — на Западе ли, на Востоке — имел самое непосредственное отношение к каждому из ее членов, ибо мог привести к нарушению общего баланса сил.
Вопрос о Польском наследстве активно обсуждался дипломатами европейских держав еще со второй половины 20-х годов XVIII в., когда саксонский курфюрст и одновременно польский король Август II предпринял ряд шагов, чтобы заручиться согласием соседних государств на передачу короны Пястов своему сыну, тоже Августу. В Польше, где монарха традиционно выбирали, идея сохранить престол за саксонской династией Веттинов встретила враждебный прием у наиболее влиятельных аристократических родов Потоцких и Чарторыйских, ведь избранный король гораздо больше зависел бы от магнатов, чем наследственный. Соседи Польши Россия, Австрия и Пруссия также предпочли бы видеть во главе нее более слабую фигуру, например португальского принца. Отчаявшись добиться их согласия, Август II в начале 1733 г. даже предложил им поделить польские владения между Австрией, Пруссией, Россией и родной ему Саксонией.
После его кончины (1 февраля 1733 г.) Потоцкие и Чарторыйские стали готовить повторное избрание на польский престол Станислава Лещинского, который уже занимал его в 1704–1711 гг. Кандидатуру Лещинского активно поддерживал его тесть, король Франции Людовик XV. Россия, не желавшая допустить воцарения в Польше своего бывшего противника по Северной войне, решила поддержать Августа Саксонского и отправила ему на помощь 30-тысячный корпус. Содействия же Австрии, находившейся тогда в союзе с Россией, Август добился, признав Прагматическую санкцию 1713 г. (подробнее о ней см. ниже). 12 сентября в Варшаве собравшееся на сейм большинство польских дворян отдало корону Станиславу Лещинскому. Но в тот же день на другом сейме в пригороде столицы несогласное с ними меньшинство объявило королем Августа III. Претензии последнего на престол оказались, благодаря помощи России и Австрии, гораздо более весомыми, чем у его конкурента. С приближением русских войск Станислав вынужден был бежать в Данциг, откуда обратился к Людовику XV за помощью.
10 октября Франция объявила Австрии войну. Кардинал А.Э. де Флёри, руководивший французским правительством, попытался найти союзников в Европе, но сумел заручиться поддержкой только сардинского и испанского монархов. Хотя Станислав Лещинский в свое время был ставленником Карла XII, Швеция, еще не до конца восстановившаяся после Северной войны, предпочла на сей раз не вмешиваться. Не сумели французы втянуть в войну и Турцию, вовлеченную в конфликт с Персией. Хотя Великобритания и не приняла в конфликте вокруг Польского наследства чьей-либо стороны, ее позиция по отношению к Франции была не слишком дружественной: Георг II выражал готовность воспользоваться случаем ослабить французов и вступить в войну, от чего его смог удержать только премьер-министр Р. Уолпол. В столь неопределенной ситуации Флёри опасался непосредственно ввязываться в польские дела и ограничился отправкой в Данциг на помощь Станиславу Лещинскому эскадры с небольшим отрядом войск. Основные же усилия Франция со своими союзниками сосредоточила на ближних театрах военных действий — в Прирейнских областях и в Италии.
Не удивительно, что при такой расстановке сил дело Станислава Лещинского оказалось практически безнадежным. Ему удалось набрать лишь около 10 тыс. человек, да и тех преимущественно в составе полурегулярных отрядов, существенно уступавших по боевым качествам российским регулярным частям. В феврале 1734 г. русская армия под командованием генерал-фельдмаршала Б.К. Миниха обложила Данциг, где Станислав укрылся под защитой своих сторонников и небольшого французского отряда. Прусский король, формально соблюдавший нейтралитет, позволил доставить через свои владения тяжелую артиллерию в русский лагерь. В начале июля, после короткой, но кровопролитной осады, крепость капитулировала. Станислав, переодевшись крестьянином, бежал в Кёнигсберг.
