Он писал, что «и сам султан, когда они говорят, что закон так велит, противиться не смеет». Восприятие нововведений лицами духовного звания было неоднозначным. Фактически реформаторы и улемы далеко не всегда занимали противоположные позиции. Даже такие новшества, как открытие типографии и учреждение военно-инженерной школы, не привели всех столичных богословов в лагерь противников реформ. Определяя свое отношение к «гяурским» новациям, они руководствовались скорее не корпоративными соображениями, но тем пониманием интересов государства, которое было им присуще как представителям правящей элиты. Вместе с тем их «благоразумие» позволяет говорить и об усилившемся конформизме наиболее авторитетных членов ильмийе, продиктованном интересами личной выгоды, соображениями карьеры, желанием подольше удержаться на доходных и престижных постах.

Сдвиги в экономической и социальной сферах жизни империи показывают, что основные компоненты османского социума не утратили способностей к развитию. К тому же заметное ослабление контроля центральной власти над всеми формами жизнедеятельности способствовало переходу от состояния, близкого к поголовному рабству, к более дифференцированным и индивидуализированным отношениям, на уровне как эксплуатации, так и взаимопомощи. Конечно, динамичность эволюционных процессов относительна, особенно в сравнении с темпами прогресса передовых держав Европы.

Определить существо перемен в политической жизни труднее. Если в период складывания османской государственности ответ на изменявшуюся ситуацию выражался преимущественно в учреждении новых институтов, то после обретения правящим режимом своих «классических» форм добавление каких-то новых элементов ко вполне отлаженному организму было трудным делом и воспринималось как ненужное новшество или ересь. Поэтому процесс регулировки механизма управления в XVIII в. выступал обычно в виде внутренней трансформации органов власти. Процедура «вливания нового вина в старые мехи» заключалась в своеобразном «перераспределении ролей»: одни институты постепенно теряли свое значение, сфера их деятельности сокращалась. Другие расширялись, становясь более престижными. К числу первых можно отнести многие дворцовые службы и школы, готовившие кадры для султанского двора, высших эшелонов столичной бюрократии и провинциальной администрации; среди вторых назовем канцелярии при великом везире и главном казначее. Трудно сказать, в какой мере эти перемены были результатом осознанных и целесообразных начинаний османской правящей верхушки, но объективно ее усилия определялись нарушением прежде существовавшего баланса сил в связи с падением роли сипахи в общественно-политической жизни империи.

Новшества в ходе принятия и осуществления решений более заметны. К XVIII в. в османской политической системе на столичном уровне сложились три центра власти: султанский двор, резиденция великого везира (Бабиали, в исторической литературе — Блистательная Порта) и резиденция главного муфтия (шейхульислама). Их взаимоотношения обусловливались многими обстоятельствами общественной жизни и потому не могли оставаться неизменными. В одних случаях султанский двор совместно с мусульманскими религиозными авторитетами пытался ограничить возможности Порты, в других высшая столичная бюрократия совместно с улемами выступала против всевластия султанских фаворитов. Их сосуществование и постоянное противоборство, несомненно, ограничивали возможности своевременного принятия решений и порождали серьезные колебания политического курса. Тем не менее важнейшим результатом «перераспределения ролей» можно считать укрепление позиций Порты в механизме центральной власти. С подобной ситуацией связано и повышение деловой компетентности ведущих государственных сановников (риджалей), что обеспечивало более реалистическую оценку ими положения империи.

Какой бы сложной ни была обстановка в столице, предсказания о скором и неминуемом крахе Османской империи питались главным образом известиями из провинции. Именно там наиболее явственно ощущались сбои в работе механизма государственного управления, вызванные усилившимся дисбалансом власти. Ситуация на местах вызывала особую озабоченность в Стамбуле, поскольку под ударом оказались те связи, которые обеспечивали устойчивое господство центра над периферией. Нарушение их нормального функционирования делало невозможным постоянное получение средств, пополнение людских и материальных ресурсов, необходимых для воспроизводства имперского организма, и тем самым создавало условия для усиления сепаратистских тенденций. По мнению известного турецкого историка X. Иналджика, в Стамбуле ощутили угрозу, исходившую от своеволия провинциальных наместников, бейлербеев, еще во второй половине XVII в., когда губернаторы начали содержать наемников как часть своего двора. Начиная с 1688 г. отряды наемников неоднократно упразднялись султанскими указами, но они возникали вновь под новыми названиями.

В XVIII в. открытые мятежи провинциальных наместников случались не так часто. Для этого времени характерна иная картина: приказы Порты на местах, как правило, игнорировались, но обе стороны воздерживались от открытого конфликта. Многие паши были просто не в состоянии враждовать с центральным правительством из-за оскудения своих ресурсов. В таком же положении оказались и султанские власти. Для них основными соперниками вскоре стали аяны. Еще в середине столетия Порта была в состоянии посредством казней и конфискаций приостанавливать рост могущества отдельных аянских династий. Однако в 70-е годы отношения провинциальной знати с Портой достигли точки разрыва, а в 80-е — перешли в открытое и повсеместное противоборство. Это состояние воспринималось многими современниками как агония государства. На деле же в острых столкновениях различных сил выстраивалось новое соотношение группировок внутри правящего класса на провинциальном уровне и новая практика связей центра с периферией. Отныне она предполагала не только прямые, но и обратные связи, позволявшие новым провинциальным лидерам оказывать влияние на политику центра.

Среди множества правительственных акций, относящихся к описываемому времени, особое внимание привлекают нововведения и преобразования, отражающие знакомство османских политических деятелей с жизнью европейских стран и направленные на повышение авторитета центральной власти и улучшение деятельности системы управления. Одни исследователи склонны видеть в них свидетельства радикальных перемен в воззрениях османских государственных деятелей, другие интересуются ими, пытаясь определить возможности докапиталистического («традиционного») общества адаптироваться к меняющимся условиям существования, третьи объясняют их воздействием внешних сил. На деле же, во всяких начинаниях, касались ли они внешней или внутренней политики, приходится учитывать совокупное воздействие всех трех факторов.

Наибольшее внимание османских правителей на протяжении XVII–XVIII вв. было сосредоточено на проблеме возрождения былой военной мощи. Первоначально основные усилия обращались на восстановление тех институтов, которые когда-то обеспечивали успех завоевательных экспедиций, — сипахийского ополчения и янычарского корпуса. После заключения Карловицкого мира 1699 г. на первый план постепенно выходит идея усвоения опыта европейских держав. Инициаторами подобных проектов стали видные представители столичной бюрократической элиты, которых по современным меркам можно было бы назвать «западниками». Наряду с мероприятиями по поднятию боеспособности османской армии все большее внимание ими уделялось развитию дипломатических контактов с европейскими странами и заимствованию их достижений в науке и технике.

В самом начале века к сторонникам преобразований принадлежали известный дипломат Рами Мехмед-паша (1654–1703), ставший незадолго до своей гибели великим везиром, его личный советник Нефиоглу, занимавший пост реис-эфенди (руководителя дипломатической службы), главный драгоман Порты Александр Маврокордато (Шкарлат), будущий молдавский господарь Дмитрий Кантемир. Последний в одной из своих работ описывал Нефиоглу как человека с широким кругозором, пытавшегося сочетать элементы восточной и западной культур и потому выучившего латынь. Одним из самых просвещенных людей в османской столице считался выходец с острова Хиос А. Маврокордато (1637–1709), получивший образование в университетах Рима и Падуи и преподававший риторику в греческой школе при Константинопольской патриархии.