Цепь противника залегла вдоль оврага, тянувшегося в 1500 шагах перед фронтом. Пули посвистывали, долетая до наших батарей. Я оставил автомобиль возле прикрытия и пешком, со старшим адъютантом капитаном Роговым и ординарцем, прошел к батарее. Расспросив полковника Топоркова об обстановке, я взял бинокль и только стал рассматривать позиции красных, как услышал крик: «конниц а!»

Лава запорожцев, повернув, поскакала на батарею. За ней, из-за оврага, поднималась густая лава красной конницы. Командир батареи подал команду: «Беглый огонь!» Однако запорожцы продолжали скакать, преследуемые конницей противника. Было ясно, что на плечах казаков красные ворвутся на батарею. Раздалась команда «На-задки!» Но было уже поздно: отдельные всадники проносились мимо нас.

Поддавшись общему бегству, стоявшие в прикрытии две сотни запорожцев поскакали в тыл. Я, полковник Топорков и другие офицеры пытались остановить скачущих казаков, но — тщетно. Все неслось неудержимо. Отдельные неприятельские всадники стали подскакивать к орудиям. Одно орудие опрокинулось. Я видел, как артиллерийский офицер выстрелил в одного из набросившихся на орудие всадников, и как другой, наотмашь, ударил его шашкой. Окруженный несколькими кавалерийскими всадниками — рубился полковник Топорков. Я бросился к своему автомобилю, но, к ужасу, увидел, что машина, работая на холостом ходу, стоит, врезавшись передними колесами в пахоту. Далеко впереди мелькали бросившие машину шофер и его помощник. Я побежал к кукурузному полю. Правей и левей меня скакали врассыпную казаки и бежали артиллеристы. Вокруг второго орудия шла свалка, раздавались выстрелы, сверкали шашки. Ко мне подскочил артиллерийский офицер — «Ваше превосходительство, возьмите мою лошадь!» Я отказался. Офицер настаивал, продолжая ехать рядом со мной. «Лошади Вашей я не возьму все равно. Скачите в хутор, ведите сюда линейцев и черкесов (корниловцев и черкесов, Ф.Е.), а также мой конвой и моих лошадей!»

Офицер поскакал. Я продолжал бежать. Оглянувшись, я увидел трех всадников, скакавших ко мне. На ходу они нагнали какого-то бегущего солдата. Раздался выстрел, и лошадь одного из них упала. Остальные набросились на солдата. Я схватился за револьвер, но, к своему ужасу, увидел, что кобура пуста: накануне я подарил мой револьвер начальнику Черкесского отряда в обмен на поднесенный мне им кинжал и совсем забыл об этом. Шашки на мне не было. Я был совсем безоружным. В эту минуту, правее меня, показалась мчавшаяся во весь опор лазаретная линейка. В ней сидели две сестры милосердия, и лежал раненый офицер-артиллерист полковник Фок. Напрягши все силы, я пустился бежать за линейкой, нагнал ее и на ходу — вскочил. Красные всадники стали отставать.

Отчаяние и злоба душили меня. Гибель батареи, бегство запорожцев, бессилие мое остановить казаков. Сознание, что мне доселе не удалось взять мои части в руки, поднимало в душе моей бурю негодования и горечи. Я всячески гнал лазаретную линейку и трепетно взглядывал вперед, — помощь не приходила.

Наконец мы нагнали солдата, верхом на артиллерийском уносе. Взяв у него одного из коней, я верхом, на неоседланной лошади, бросив линейку, поскакал и вскоре встретил идущих на рысях линейцев (корниловцев, Ф.Е.). За ними шли черкесы. Развернув бригаду, я повел ее вперед. Противник сразу стал быстро отходить за свою пехоту. Он успел увести оба орудия и мой автомобиль, забрав с собой своих раненых, и догола раздеть оставшихся на месте боя трупы наших офицеров и солдат. Мы потеряли семь артиллерийских офицеров и несколько солдат-артиллеристов, зарубленных на самой батарее» (Белое Дело. т. 3. стр. 82, 83).

По описанию самого Врангеля — это был трагический случай, но в нем виноват был он сам. В нашем полку офицеры удивлялись, что он распылял полки, сам оставался в станицах и выступал перед стариками на станичных сборах, т. е. предпочитал это интересам фронта. Кроме того, в гражданской войне, полной разных случайностей, нельзя командовать конной дивизией, разъезжая на автомобиле.

Когда мы заняли Урупскую, то жители-казаки рассказывали, что красные, вернувшись с трофеями-орудиями, шумно ликовали. Набег же совершил бывший приказный Великой войны по фамилии Кочубей*, лишь с двумя сотнями красной конницы. Было нам о чем подумать тогда, слушая все это от своих родных казаков освобожденной станицы!

Восстановив нашу прежнюю позицию фронта, Безлад-нов проехал к полковнику Топоркову, находившемуся со своим маленьким штабом у курганчика, южнее нас. Полковника Топоркова я вижу впервые. Он родом забайкальский казак. Угловат, но крепко сложен. Лицо желтовато-темное, простое, полумонгольское. Молчалив и неприветлив. Лежит на курганчике и все время смотрит вперед. Командующим 1-м Запорожским полком является подъесаул Кравченко, мой большой друг по Оренбургскому училищу. Его я не видел семь лет. Встреча была особенно приятная. Обрадовались и разговорились об этой трагедии. Он явно смущен потерей двух орудий его полком. Но ни себя, ни полк — не винит: все вышло так неожиданно и главное — при самих Врангеле и Топоркове, которых в личной храбрости упрекнуть нельзя. И словоохотливо, громко рассказывает, как это было:

— Уставшие казаки прикрытия на солнышке чуть прикорнули, держа лошадей в поводу. Два эскадрона красных, которых совершенно не ждали, кучно и лихо выскочили из балки. Ну, все и покатилось назад...

Все это он, по привычке, рассказывает громко, совершенно не стесняясь полковника Топоркова, строгого и мрачного своего начальника, которого он любит и уважает, как потом сказал мне. Последний лежит тут же, все слышит и молчит, и мы понимаем, что Кравченко говорит чистую правду. Кроме того — за потерю орудий — никто не был наказан. Этим снимается даже и моральная ответственность со славного 1-го Запорожского полка.

Простояв здесь до вечера — на ночь наш полк был отозван в станицу Чамлыкскую. Где находились другие полки нашей дивизии, — мы не знали. К станице полк подошел в полной темноте. Штаб полка расположился в доме дьякона, чистом и хорошем, почти городского типа. Позади дома дивный фруктовый сад с широкими песочными аллейками в нем и нарядными скамейками. Полку приказано оставаться в станице до особого распоряжения.

Забыты неприятности «синюхинского дня», расстрел пленных казаков, и полковая жизнь вошла в свою колею. Не спросил о них никогда и генерал Врангель.

Наступил день 5 октября ст. ст., день Войскового праздника, установленного в честь Тезоименитства августейшего атамана всех казачьих войск, Наследника-Цесаревича Великого Князя Алексея Николаевича.

С Безладновым сидим мы в застекленной террасе уютного дома и пьем чай. Сухое теплое ясное осеннее утро. День выпал на славу. Мы предвкушаем проводы этого торжественного дня с церковной службой, с конным парадом, джигитовкой и, как финал его, с хорошим полковым веселием — как неожиданно прибыл ординарец из штаба дивизии, с приказанием: «полку немедленно выступить с батареей в направлении станицы Урупской». Час выступления из Чам-лыкской назначен тот, в который мы только что получили этот приказ. Слегка беспечный, Безладнов решил не торопиться, сказав, — «все равно мы опоздали».

Вот уже и наши сотни в узкой улице построились, где только возможно. На рысях полк идет к восточной околице станицы. К удивлению, видим, там уже стоит наш штаб дивизии. Генерал Врангель, чем-то сильно взволнованный, сильно разцукал Безладнова «за опоздание». На доклад последнего, что приказ о выступлении получен с опозданием — генерал Врангель, повышенным тоном, буквально выкрикнул и очень зло «молчать!» и пригрозил отрешить его от командования полком, вручив тут же ему лично отпечатанный приказ по дивизии со строгий выговором «за опоздание».

— И когда это он успел отпечатать приказ с выговором мне? — как-то флегматично и удивленно, с черноморским юмором, спросил Безладнов меня.

Улыбаясь, я вспомнил, как генерал Врангель прищуривал глаза в станице Петропавловской, выслушивая разные резкости Безладнова. И прищуривал он их, скрывая свое неудовольствие. И бывшие будто ласковые взаимоотношения Врангеля и Безладнова сразу же прекратились. Но офицеры полка, с полным сочувствием за несправедливость, стали на сторону своего командира. Врангель все же отомстил Без-ладнову...