Лошади у казаков подморены. Кроме недостатка зернового фуража, ввиду беспрерывных боев и передвижений — они не расседлываются, стоят на солнцепеке, что умаляет их аппетит. Далек водопой, и он бывает случаен. Ежедневно и еженощно в тревоге, почему нет не только что регулярной уборки лошадей, но и самим казакам некогда и негде выкупаться, отчего в полку появились чесоточные люди и лошади. Для свежего глаза заметно было переутомление полка. Старые корниловцы-первопоходники говорили о необходимости отвести полк на непродолжительный отдых, чтобы хоть «помыться казакам». Но это были только мечты утомленных в походах людей.

Господам офицерам из обоза 1-го разряда приходят пароконные линейки — с отличным борщом, курятиной, фруктами казачьих садов. Вначале мне было непонятно, что «этот выезд» принадлежит лично командиру сотни. Старая привычка, что у каждого офицера должен быть свой походный вьюк с одним денщиком, крепко укоренилась за долгую войну. И я не раз спрашивал вахмистра своей сотни: «можно ли мне достать чего-нибудь поесть?» А вахмистр сотни, подхорунжий Харченко*, умный и молодецкий казак, отчетливый по-юнкерски, выслушав мою наивность, вдруг заявляет-докладывает на третий день моего командования сотней:

— Господин подъесаул! Да Вы только прикажите! Все ведь это Ваше — сотенная линейка держится исключительно для командира сотни. Кладите и Ваши сумы туда... чего Вы их таскаете в тороках?

Это меня удивило, но вижу, вахмистр серьезный. Сотню он держит в руках не только что силой одной воинской дисциплины, но больше силой своего личного авторитета во всем. Он их станичник, козарлюга-казак и большой песельник. Со мной он говорит на очень чистом русском языке, а с казаками — только по-черноморски.

— А ну — выходь на писни! — только крикнет он, и все казаки летят к нему.

Все это было для меня странным. Для уточнения — обращаюсь к своему предшественнику, хорунжему Дронову, который теперь у меня младшим офицером в сотне и которого я называю только по имени и отчеству.

— Чья эта линейка, Георгий Иванович? — спрашиваю его.

— Да все это Ваше, Федор Иванович! — смеется он. — В других сотнях не только что у командира сотни, но и у младших офицеров есть свои линейки для личных услуг, — добавляет он. — А Вы чего-то спрашиваете, — смеется он.

— Ну тогда она будет у нас общая для всех офицеров сотни, — фиксирую я.

15 сентября прибывают в полк из отпуска и после ранений — командир 2-й сотни подъесаул Безладнов*, сотник Васильев*, сотник Друшляков* и хорунжий Воропаев*. Здесь произошли некоторые изменения в должностях: войсковой старшина Камянский эвакуируется по болезни и во временное командование полком вступает Безладнов, 1-й сотней — сотник Васильев, сотник Друшляков назначается младшим офицером в 5-ю сотню, а хорунжий Воропаев — в 6-ю.

Офицерский состав полка как боевой элемент был отличный. Кадровых офицеров было только 5 человек: есаул Удовенко и подъесаулы — Черножуков, Безладнов, Елисеев и Сменов (перечислены по старшинству), остальные были офицеры военного времени. В боевом отношении и в командовании сотнями — они были отличны. Большинство было «первопоходников», но здесь, на фронте — это совершенно не подчеркивалось ими. Обратное явление было «у тыловых». Это был их удел.

1-я конная дивизия и генерал Врангель

Она состояла из пяти первоочередных полков Кубанского войска и Черкесского конного — всего шесть полков и одной или двух конно-горных батарей (не казачьих). Весь штаб дивизии был не казачий, т. е. в нем не было ни одного казачьего офицера.

Командир 1-й бригады полковник Науменко, ее составляли —

Корниловский полк — подъесаул Безладнов, 1-й Екате-ринодарский полк — полковник Муравьев.

Командир 2-й бригады полковник Топорков*, ее составляли —

1-й Запорожский полк — подъесаул Кравченко*, 1-й Уманский полк — полковник Жарков*.

3-я бригада: 1 -й Линейный полк — полковник Мурзаев* и Черкесский конный полк — ротмистр кавалерии, фамилии не знаю.

В боях строгого разделения побригадно не было. Полки часто действовали разрозненно, но бывали случаи, когда три полка разных бригад действовали под командованием то полковника Науменко, то полковника Топоркова. В командование дивизией недавно вступил генерал-майор Врангель, но об этом в полку мало кто знал, о нем не говорили, и его еще никто не видел.

К моему прибытию в полк дивизия, разрозненными полками, занимала широкий участок фронта вокруг станицы Михайловской Лабинского отдела, имея на правом фланге, на левом берегу реки Лабы — 1-й Линейный и Черкесский конный полки, а на правом берегу — остальные полки. Корниловский полк находился на самом левом фланге дивизии, доходя своими разъездами до железнодорожной линии Курганная — Андрей Дмитриевка. Коп-Хабльская переправа через Лабу была в руках красных, и они имели даже небольшой плацдарм на левом берегу, перед переправой.

Правее 1 -й Конной дивизии, со стороны Майкопа, действовала 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Покровского, а левее, по линии железной дороги Кавказская —

Армавир — 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовско-го, которая, как мы потом узнали, 13 сентября оставила Армавир, и его заняли красные.

«По данным штаба дивизии, силы находившегося против нас противника исчислялись в 12-15 тысяч человек, главным образом пехоты, при 20-30 орудиях. Конницы было лишь несколько сотен. Противник был богато снабжен огнеприпасами и техническими средствами. При красных войсках имелось несколько бронеавтомобилей, достаточные средства связи. Дрались красные упорно, но общее управление было из рук вон плохо», — пишет генерал Врангель в своих воспоминаниях (Белое Дело. т. 6. стр. 74).

Это признание примем за исходный пункт. 1-я Конная дивизия действовала против Таманской красной армии. По занятии белыми войсками Екатеринодара — эта армия была отрезана от главных красных сил Сорокина. Через Новороссийск, по шоссе, она двинулась на юг берегом Черного моря. Из Туапсе вытеснила грузинские части, повернула на восток и из Майкопа вытеснила дивизию генерала Покровского. Потом, перейдя Лабу, — связалась со своими главными силами и окопалась в районе станицы Михайловской.

Дралась Таманская армия упорно, так как состояла, в своем большинстве, из иногородних Кубанской области района Черноморья, всегда непримиримых врагов казачества и, по нашему мнению строевых офицеров, действовавших против нее, — управлялась она хорошо. Это показали бои.

17-го сентября перед вечером получено было приказание — «полку быть в конном строю, для представления начальнику дивизии». Временно командующий полком подъесаул Безладнов сообщил нам, командирам сотен, что прибыл новый начальник дивизии генерал Врангель, который приедет посмотреть полк.

К вечеру, почти к заходу солнца, полк выстроился в резервную колонну у тех же скирдов, где имел постоянное охранение участка фронта дивизии. Издали показался маленький автомобиль и шагах в ста от полка — остановился. Из него вышел очень высокий и тонкий офицер в гимнастерке, при шашке и в фуражке. Безладнов, не любивший «тянуться» перед начальством, спокойно скомандовал:

— Корниловский полк — смир-рно! Шашки — вон! Господа оф-фицер-ры! — и ленивым наметом поскакал к нему, держа шашку «под-высь».

В полку не было ни полкового штандарта, ни хора трубачей, почему картина «встречи» была молчалива и совсем не величественна, как было в старых полках. Полк ведь родился на поле брани и был, безусловно, славен только своими подвигами.

Издали не видно было ни лица генерала, ни его погон. Приняв рапорт, Врангель прошел вперед несколько шагов, остановился, взял руку под козырек, и очень громко, внятно, с расстановкой, густым мощным баритоном, видимо, привыкший долго и картинно здороваться с войсками, произнес:

— Здо-ро-во мол-лод-цы кор-рнил-лов-цы!

— Здравия желаем Ваше-е-е...

Мы предупредили свои сотни, что ждем начальника дивизии, генерала. Конечно, все мы ждали, что появится он обязательно в черкеске и наш кубанский генерал, но оказалось иное. К тому же казакам не было видно ни лица, ни погон генерала, так как заходящее солнце слепило им глаза.