— Хотите идти во 2-й Кубанский полк к полковнику Лопата? — и добавляет, улыбаясь: — Но полковник Лопата того... чудак. Предупреждаю Вас.

— Где он дерется? — спрашиваю.

— Где-то под Армавиром.

— Хорошо. Я согласен, — фиксирую ему.

Получив 5 дней отпуска «на сборы», — выезжаю к себе в станицу. У меня не было строевого коня. Это меня мучило. Прибыть в полк без коня и воевать на казачьей лошади — я не допускал, как и не любил пользоваться казачьими строевыми лошадьми, считая это оскорбительным для казака. В станице попечалился об этом старшему брату, и он подарил мне своего второго коня. Я выезжал на фронт со спокойной душой. Но... опять всплакнула горюче мать-вдова, сиротинушка:

— Ты опять, сыночек, выезжаешь на войну... а я вот все одна и одна по хозяйству... и мочушки моей уж нету... А-а-ах... — заголосила она, бедная наша мать 12 детей. Младший ее сын, Георгий, все еще лежал в Ставрополе в госпитале, как будто бы медленно поправляясь...

Внимая ужасам войны,

При каждой новой жертве боя —

Мне жаль ни друга, ни жены,

Мне жаль не самого героя...

Увы!.. Утешится жена,

И друга — лучший друг забудет!

Но где — т. е. душа одна:

Она до гроба помнить будет!

Средь лицемерных наших дел И всякой пошлости и прозы —

Один я в мире подглядел Святые искренние слезы:

То слезы бедных матерей...

Им не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве,

Как не поднять плакучей иве Своих поникнувших ветвей...

Это стихотворение, написанное Некрасовым на несчастную для России Севастопольскую компанию 1854-1855 гг. Вечная, неумирающая истина...

В те жуткие годы гражданской войны 1918-1920 гг. на долю казачьих матерей легла исключительная, душу раздирающая трагедия, которой никогда не забыть и во веки вечные. И когда-то, во всех станицах и хуторах, Казачество — должно воздвигнуть неугасаемый памятник — РЫДАЮЩЕЙ КАЗАЧЬЕЙ МАТЕРИ.

9 Елисеев Ф. И.

С КОРНИЛОВСКИМ

конным

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

Власть закона кончается там, где начинается непререкаемая власть совести.

Наполеон

В 1904 г. началась Русско-японская война. Мне шел двенадцатый год, и я был в 4-м отделении двухклассного училища, т. е. был уже сознательным мальчиком, изучал десятичные дроби, геометрию, отечественную историю, географию и другие предметы, положенные во 2-м классе гимназий, реальных училищ и кадетских корпусов. Заведующий училищем был опытный педагог и большой казак из станицы Тифлисской Николай Дмитриевич Асеев. О начавшейся войне он прочитал нам в классе газету, выразил непоколебимую уверенность в победе Русского оружия и с пафосом воскликнул:

— Этих япошек — мы шапками закидаем!

Мы, экзальтированная казачья молодежь отроческого возраста, всегда воинственно настроенная, тут же выхватили из своих ученических парт свои папахи разных цветов и размеров, с энтузиазмом бросали их вверх к самому потолку и неистово кричали «ура».

Но... «не закидали японцев шапками». Военная техника, как оказалось, стояла у них выше нашей, как и были другие причины, что Великое наше Отечество из этой войны вышло не победившим.

Из Великой войны 1914-1917 гг. — мы вышли вновь не победителями, хотя наши войска сражались исключительно доблестно.

Из гражданской войны 1917-1920 гг., на всех фронтах Белых Армий — мы вновь вышли непобедителями, хотя сражались также очень доблестно, было много пролито крови, в особенности армиями казачьих войск.

И невольно возникает вопрос: почему мы НЕ победили в течении этих трех войн, долгих и жестоких, которые прошли на нашей жизни, а в двух последних — мы были активными участниками их?

Профессор, Генерального штаба генерал Н.Н. Головин*, в своей книге «Наука о войне» пишет, что «после каждой войны, для точного изучения правдивых событий — надо писать только истину, и тогда только будут понятны — и причины побед, как и причины поражений». Из его большого труда приведу лишь несколько фраз, относящихся исключительно к тем, кто НЕ одержал победы...

«Неверное употребление орудия — привело к неправильному заключению о негодности его» (стр. 28).

«От сокрытия части правды — всего несколько шагов до созидания неправды» (стр. 59).

И как замечательно его заключение о том, что военной правде надо прямо смотреть в глаза, главным образом НЕ победителям, чтобы на своих ошибках учиться: «Одно только надо утверждать, что ходить около пропасти с открытыми глазами менее рискованно, нежели ходить с завязанными глазами» (стр. 227).

Еще более выразительно высказался председатель комиссии по составлению истории 13-го Лейб-гренадерского Эриванского полка, Генерального штаба генерал-лейтенант П.О. Бобровский, военный историк. Он пишет:

«В военной истории полка встречались и неудачи, невзирая на храбрость предводителей-офицеров и героический дух солдат, но неизбежных при отсутствии предусмотрительности или поддержки, вследствие самоуверенности и т. д. Поэтому представление полка постоянно в ореоле

Славы и Доблести, вечно торжествующего, всепобеждающего — не соответствует серьезным целям его истории.

Необходимо знать причины неудавшихся военных предприятий, по обстоятельствам, иногда вовсе не зависящим от войсковой части. Она, история, должна передать фотографически все то, что при данных условиях являлось причиной немощи людей полка к успешному разрешению поставленной ему задачи или, напротив, — что именно, при самой неблагоприятной обстановке, возбуждало энергию и поднимало дух целой части, доводя ее до самоотвержения и героизма, всегда назидательных» (Попов К. Храм Славы. Париж, 1931. стр. 18).

На фронт. Полковник Дроздовский

Верхом, в одиночку и без вестового, которого у меня не было, из станицы Кавказской, выехал я на фронт 10 сентября, направляясь в Армавир.

Ехал «конен и оружен». Под левым коленом, погонным ремнем на передней луке седла, дулом назад и вниз «по-горски» — висел заряженный карабин; в тороках казачьи сумы, в которых находились: запасная пара белья, вторые бриджи и запасные чевяки; сверху неизменная казачья бу-рочка, защитница от дождя и жары, она же и постель. Вот и весь был мой офицерский багаж.

Я начинал свою боевую службу, словно сначала. Ехал в одиночку и в полную неизвестность: где полк? каков полк? кто его командир? каковы господа офицеры? — я ничего не знал. Да все это меня и не смущало, как и не волновало. Я уже прошел такую школу службы и войны, и службу военную так хорошо знал, как и любил, что ничего не боялся. Да и сам за себя мог постоять.

До Армавира 60 верст. Это расстояние решил пройти в один переход. Справа тянулось железнодорожное полотно, а слева — сплошное море кукурузы и подсолнечников — высоких, нарядных и жирных, в которых легко мог скрыться и всадник. На полпути от станции «Кубанская—Армавир» встречаю разъезд 2-го Офицерского конного полка, состоящего из наших кубанских казаков. Начальник разъезда, корнет; удивлен, встретив меня, и доложил, что эта зона уже есть нейтральная и что я мог бы встретиться и с красным разъездом. От этих слов неприятный холодок прошел у меня по спине. Вот и был бы «бесславный конец» тогда, — подумал я.

К вечеру я был в Армавире. Там находился штаб 3-й пехотной дивизии полковника Дроздовского* и его небольшой резерв. Ночую в сарае с рядовыми чинами конвоя Дроздовского. Наутро представляюсь начальнику штаба дивизии и спрашиваю, «где находится 2-й Кубанский полк?» В штабе о нем ничего не знают и говорят, что сейчас — не до этого: красные перешли в наступление и подходят к Армавиру, и Армавир может быть сдан...

— Оставайтесь пока при нашем штабе, — закончил он.

В городе, действительно, неспокойно. Близко слышен сильный ружейный бой. На улицах подводы беженцев из станиц, казаков-лабинцев. К полудню красные подошли к окраинам города с запада.