Была надежда, что неисчислимые жертвы во имя свободы не останутся безвестными. Что Россия будет! И будет жить казачество!
N (бывший член Кубанского правительства)
Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России генерал Деникин так описывает взятие Ставрополя полковником Шкуро: «К концу июня 1918 г. отряд Шкуро появляется в Ставропольской губернии, ведя удачные бои по дороге с большевиками. Это движение опережала громкая молва о несметной силе отряда, неизменной удаче его «атамана» и жестоких расправах с советскими властями.
Появившись 5 июля к северу от Ставрополя, Шкуро вошел в связь с Добровольческой армией, а городу предъявил ультиматум о выходе из него в определенный срок красноармейцев, грозя в противном случае — «начать обстрел из тяжелой артиллерии». Как это ни странно, но комиссары Ставрополя и начальник гарнизона Шпак, напуганные тревожными вестями, идущими со всех сторон об успехах добровольцев, 8 июля очистили город без боя. Ликованию измученных жителей не было предела» (Очерки Русской Смуты, т. 3, стр. 188).
В Новопокровской.
Подъесаул Владимир Николаевич Кулабухов
По указанному семьей Полянских адресу, я нашел их старшего сына Павла Петровича, младшего урядника Собственного Е.И.В. Конвоя. Для него это была полная неожиданность. Кроме дружественных взаимоотношений наших семейств на Рождественские Святки 1911-1912 г., я, будучи юнкером Оренбургского казачьего военного училища, отпуск взял в Петербург. Как воинский чин, на время отпуска, был прикомандирован к Казачьей сотне Николаевского кавалерийского училища. Имея свободное время, я проехал в Царское Село, где расположен был Конвой Его Величества, чтобы навестить своих станичников и Пашу Полянского. Встретили они меня как будущего офицера с полным воинским почтением и глубочайшей радостью. Теперь вот получилась новая и такая неожиданная встреча, но в иной обстановке и очень жуткой. Встреча произошла при рабочих. Увидев меня в столь несвойственном мне наряде, умный казак и вида не подал, что я офицер. О нашем Кавказском восстании он не знал. К вечеру мы уединились, и я рассказал ему все, что произошло в нашей станице и что семья ждет его домой...
Исколесив северо-восточную Кубань, Ставрополье, Сальские степи — в красной газете читаем сообщение, что «генерал Корнилов, заняв Екатеринодар, веером своих войск двинулся на север от Кубани».
Окрыленные этим сообщением, спешим в свой Стан — в Стан Белых войск. Товарный поезд идет медленно. На станции Белая Глина — долгая остановка. Дальше на запад будет уже наша Кубань. Где армия генерала Корнилова, мы еще не знаем. На станции красноармейцы и крестьяне Ставропольской губернии. Осторожно наводим справки. Оказалось, что «кадеты» (так тогда называли всех на юге, кто шел против красных) отброшены в Донские степи, и народ ликует.
Мы попали в заколдованный круг. Решили ехать в станицу Новопокровскую. Там я узнаю от друга и однополчанина подъесаула Кулабухова общее положение. Она крайняя кубанская станица от Ставропольской губернии. До нее один пролет, до станции Ея. К нашей радости, попался извозчик, который хорошо знает, где живет «старик Кулабу-хов» — так я дал адрес.
Шел второй день Святой Пасхи. Было часов 8 утра. Навстречу нам идет народ в церковь в праздничных нарядах, словно в мире все спокойно. Идут семьями. Вижу двух урядников моей 2-й сотни. От них прячу свое лицо, а сам наблюдаю за ними. Они отличные урядники, но и они не должны знать, что я прибыл в их станицу. От радости — разболтают друзьям, что может легко дойти до красной власти, а тогда... я же объявлен «вне закона». Они два раза оглянулись нам вслед и... узнали меня. На восточной окраине станицы въехали в богатый двор зажиточного казака.
— Здесь живет Володя Кулабухов? — спрашиваю молодуху у амбара.
— Здесь... но их нет дома... они в церкви. А Вы кто такой будете?
Расплатившись с извозчиком, решительно идем в дом и просим послать за Володей, наказав: приехал в гости его друг по войне... Он скоро прибыл. Расцеловались. Я молчу, нс зная — с чего начать рассказывать, спрашивать. Такая неожиданная и странная встреча искренних друзей и соратников по Турецкому фронту с 1914 г. Потом Финляндия, разоружение солдат под Двинском, вновь Финляндия, большевистский переворот в Петрограде и возвращение на Кубань через всю красную Русь. Бывшие молодые блестящие хорунжие, сотники, потом подъесаулы, командиры сотен, а теперь...
От меня он узнал, что после нашего неудачного восстания я еще не был дома, и никто в семье отца не знает, где я, как, и я не знаю, что случилось в станице и в семье после роковых событий. Выслушав, он осторожно говорит, что в семье случилось какое-то несчастье... был арестован наш отец... говорили, что его расстреляли красные, но... может быть, это и не так.
Внутреннее мое чутье подсказало, что отец наш расстрелян, но мозг никак не хотел верить этому, так это было слишком жестоко.
Володя, мой дорогой друг, чувствуя, что он сказал слишком много, стал поправляться, что это-де были только слухи, не больше...
Мы были «замызганы». Нам немедленно же приготовили горячую баню. Выкупались и потом отведали дивного и сытного пасхального казачьего обеда. Прожив несколько недель, как загнанный волк, теперь свежий, накормленный и обласканный, захотел спать, спать... На чистых простынях, на пуховых подушках душевного станичного гостеприимства у лучшего и испытанного долгими годами войны друга — я заснул, словно провалился в преисподнюю.
Сколько спал, не знаю, но сквозь сон слышу, словно издалека и никак не могу понять, — откуда это и почему меня зовут:
— Федя... Федя... вставай!.. Вставай!.. Тебе надо ехать...
Куда ехать?.. Зачем ехать, когда мне здесь так хорошо на
чистых белых мягких пуховиках...
Володя выводит меня из приятного забытья. Я встаю, ласково и благодарно улыбнулся ему, а он, присев на край кровати, грустно, мягко, тихо говорит:
— Федя... тебе надо немедленно же уезжать из станицы. Тебя видели твоей сотни казаки. Они очень обрадовалась этому и от радости — рассказали другим. Уже вся станица знает, что ты не только что здесь, но что ты находишься у меня. Урядник Козьма Волобуев передал мне, что об этом знает и станичный совет. Совет мужичий. Он может в любую минуту прибыть сюда и арестовать тебя... Ты знаешь, как я тебя люблю, Федя, но сил у меня нет, чтобы тебя защитить... и я должен тебе обо всем сказать только правду. Я тебя не гоню из дома, Федя, но предупреждаю, а дальше — сам решай. Но если надо — я дам тебе лучшего своего коня-рысака и беговые дрожки, и вы оба бежите сейчас же...
Раздумывать было нечего. Все было так жестоко реально, о чем я и сам хорошо знал. И опасность подступила к самому горлу. А верный друг продолжал:
— В Ставрополе скрывается мой двоюродный брат, Алексей Иванович Кулабухов*. Он священник и член Кубанского правительства. Как он туда попал из Корниловской армии, — я не знаю, но он дал знать о себе и жена выехала к нему. Зайди к ним и скажи только два слова, что ты прибыл «от Володи»... и этого достаточно. И если в их силах — они сделают все возможное для тебя.
Я все понял. Подъесаул Владимир Николаевич Кулабухов никогда не говорил зря. Нам быстро подали беговые дрожки с дивным вороным молодым рысаком российской породы. Сноха, жена брата, дала пакет с едою. Расцеловались с другом, и мы шагом, словно по делам, спокойно выехали со двора. На улице ни души. Ретивый конь просит повода. Дрожки — словно пух. «Не догнать нас и конному на дальнее расстояние», — успокоительно пронеслось в голове.
Крупной рысью двинулись мы по дороге на станицу Успенскую, родину моего спутника. Сплошная равнина. Кругом нас черное вспаханное поле для посева ярового хлеба. В степи ни души. Тихо-тихо в природе. И мы — словно «точка», видимая со всех сторон. Это плохо. Надо скрыться хотя бы с глаз станицы. И мы пустили своего доброго коня во всю его «беговую прыть».
К позднему вечеру были под Успенской. В станицу заехать опасно. Мой спутник знает все дорожки и закоулки родной станицы. Он у меня за кучера. Их подворье у окраины станицы. Остановившись у гумен, через канаву махнул он к себе. В темноте жду и думаю: подойдет красный патруль и спросит — кто ты? Куда едешь? И что я ему отвечу? Ужасно скверное настроение.
