Гипноз имени. Торжественный молебен
Существует очень распространенное мнение о так называемом «обаянии личности отдельных людей». В гражданской войне приходилось наблюдать особый гипноз «имени», и этим часто хочется объяснить особую удачливость отдельных носителей его. К таким именам нужно отнести и имя Андрея Григорьевича Шкуро. Как будто не зря он занимался с такой настойчивостью звуковой стороной своей фамилии: Шкура, Шкуранский, Шкуро.
При начале знакомства со Шкуро Вам, прежде всего, бросается в глаза его миниатюрность, подвижность, непосредственность и, говоря правду, незначительность. Между тем заочно при частом повторении имени у Вас создается представление о строгом карателе противника, неумолимом мстителе за обиду, жестоком и беспощадном преследователе — партизане Шкуро.
Я не берусь утверждать, что все то, что я сейчас приведу — абсолютно верно, но в штабе Шкуро утверждали, отнюдь без желания поставить себе или своему вождю в заслугу: за весь длительный и обильный всяческими осложнениями поход отряда Шкуро по Ставрополью и северной части Кубани только один раз назначенный военно-полевой суд приговорил подсудимого к высшей мере наказания — к смертной казни. И это был комиссар Петров — бывший местный штабс-капитан, прославившийся жестокостью. Он бежал из Ставрополя с деньгами и пулеметами на автомобиле. В селе Кугульта его и четырех его спутников захватила авангардная сотня. Был назначен суд, председателем которого был офицер отряда, юрист по образованию, а членами суда — выборные казаки-старики от каждого полка.
Этот суд приговорил Петрова и всех, кто был с ним, к смертной казни. Считая, что такое наказание по отношению к спутникам Петрова слишком сурово, Шкуро приговор не утвердил, а перенес дело на решение всего отряда. И вообще — как подписать смертный приговор? На каком основании? Громада отряда здесь — верховная власть. Пусть она и решает!
Сначала Шкуро удалось доказать невиновность бывших при Петрове шофера и его помощника и их отпустили на все четыре стороны. По отношению к остальным трем подсудимым — из рядов отряда слышались крики: «Смерть!.. Смерть!..»
После этого Шкуро утвердил смертный приговор Петрову, а двум его приближенным высшую меру наказания заменил «поркою». Отряд с таким мнением согласился. Их выпороли и отпустили. Петров же перед смертью просил, чтобы его тело отправили матери, что и было выполнено. Это было в селе Константиновском. Участники рассказывали, что Петров умер мужественно.
Шкуро дрался с организованной воинской силой красных, а с мирным населением обращался хорошо: «Не трогайте меня, — и я вас не трону!» Кормиться отряду надо. Население — давай продовольствие. Иногда отпущенное населением продовольствие и фураж оплачивались, если касса отряда не пуста, если при предыдущей стычке с красными в нее что-то попало. В противном случае — кормились «за русское спасибо» и выдавались квитанции с обязательством уплатить при соединении с Кубанским войсковым правительством.
Население в то время было приучено ко всяким насилиям, и все, только что описанное, воспринималось не как «недопустимое», а лишь как неизбежное. «Хорошо, что хоть честью просят», — говорили крестьяне.
«Мы не боремся с советской властью, но мы объявляем войну лишь комиссарам-насильникам...» — приблизительно такими словами формировал основную идею борьбы Шкуро от имени отряда, в специально выпущенной им прокламации. Я читал ее. Напечатана была на машинке. Краткий текст совсем не обнаруживал у составителей способности «глаголом жечь сердца людей». Все выражено по-будничному. На прокламации собственноручная подпись самого начальника отряда, с маленьким «завитком» у конечной буквы «о», как будто бы подписывавшийся все еще колебался, — поставить ли в конце фамилии наследственное «а» (Шкура) или благоприобретенное «о» (Шкуро).
Комиссары испугались «тени партизан»... В лунную ночь с 7 на 8 июля 1918 г. мы приблизились к Ставрополю и остановились на господствующей над городом возвышенности. Мы оказались более счастливыми под Ставрополем, чем Наполеон на Поклонной горе под Москвой. Здесь нас уже поджидала депутация города. Полковник Слащов, действовавший именем Шкуро, принял представителей, поблагодарил их и предложил всем им возвращаться к пославшему их населению и оставаться спокойными. Здесь губернатор выступил на сцену и в автомобиле, с небольшой охраной отправился в город принимать приветствия восторженного населения.
Штаб отряда расположился в здании гимназии. Избавление от большевистской дьявольской власти Ставрополь собирался праздновать на площади перед духовной семинарией, по традиции — благодарственным всенародным молебном.
Середина лета, июль месяц, а чин служения — пасхальный, архиерейский и все духовенство — в светлых ризах. Все началось прочувствованным словом епископа и трехкратным возгласом:
— Христос воскресе — сестры и братья! — и ответ: — Воистину воскресе!
Нервы не выдерживают. Все кругом рыдают... Посмотрел я искоса на рядом стоящего главного виновника торжества, «сурового Шкуро», а он, что называется, «не река рекой разливается» — слезы у него в три ручья, и он не пытается скрыть их.
Большевики, по крылатому выражению своего высокого шефа Льва Троцкого, уходя, сильно «хлопнули дверью». На задах бывшего казачьего юнкерского училища, закрытого в 1896 г., произведена была гекатомба ставропольского офицерства и интеллигенции. Вот почему и рыдал народ на Богослужении.
В этот же день Шкуро устроил парад своим войскам. Трубили трубачи, и полк за полком проходили мимо него. Хрипловатым голосом Шкуро выкрикивал:
— Спасибо за сверхдоблестную службу!.. Спасибо, богатыри!..
Казаки-старики, вне строя, за стеною толпы, давали волю восторгу: «Отец наш!»
Позже генерал Шкуро «растворился в овациях толпы», взбаламученной гражданской войной. Пройдохи и проходимцы будут курить ему фимиам...
Завтрак с офицерами отряда
Был устроен торжественный завтрак — Шкуро, Слащов и все офицеры отряда, кто не был на позициях, и мы, члены Рады. В то время как в основной массе отряда, в рядовом казачестве было очень много людей пожилых и стариков — состав офицерства, наоборот, был преимущественно молодым. Перед завтраком, пока не подошли все, для занятости разговором — Шкуро давал советы офицерской молодежи, как обращаться с дамами. Советы были пикантные...
За завтраком, вопреки ожиданию, Шкуро почти ничего не пил. Офицеры отряда пили, но умеренно. Я не могу думать, что такая воздержанность была устроена в нашу честь! По общему тону обращения — нас воспринимали как приезжих, но не особенно важных гостей. Среди молодежи много наивных, хороших лиц. Весь поход, весь подвиг, который они совершили, для них дело обычное и неизбежное.
Мрак безвременья для многих лиц в отряде должен был представляться во много раз беспросветнее, чем, скажем, в той же Добровольческой армии. Рядовое офицерство там имело во главе вождей с всероссийскими именами. Представления об их влиянии, об их значении могли давать надежду на торжество поднятого знамени. Здесь же офицерство, волей-неволей, в минуту сомнений, могло находить утешение лишь в сознании правоты своего дела и в вере, что правда эта, в конце концов, восторжествует.
Складывалась особая конституция отряда: офицеры, сам начальник отряда, в бою командовали, держали боевую дисциплину, вели весь боевой учет. Но к моменту решения всех дел общего характера — призывался к участию весь отряд, старики. К старикам Шкуро, по его собственному признанию, обращался довольно часто:
— Как господа старики? — спрашивал он. И старики высказывались. К их авторитету Шкуро обращался для сдерживания массы отряда от грабежей, насилий и прочего.
Сложные чувства владели мной, когда пришлось сидеть за общей трапезой с офицерами отряда. Лица перед нами такие простые и такие близкие кубанские лица, что и нужды их, и горести, и радости, также были близкими и простыми. И когда наступил момент, и стало ясно, что нужно какими-то словами приветствовать этих простых людей, совершающих геройство, то как-то сами собой подобрались образы о делах, прославляемых в песнях, и о том, что говорится в сказках.
