Совет Союза Казачьих войск считает нравственным долгом заявить Временному правительству и народу, что он снимает с себя ответственность за поведение Казачьих войск на фронте и в тылу при смене генерала Корнилова. Совет Союза Казачьих войск громко и твердо заявляет о полном и всемерном подчинении своему вождю — Герою Лавру Георгиевичу Корнилову (Справка: Архив октябрьской революции, дело генерала Корнилова. № 5-й, л. 16).

Это постановление произвело в нашем полку на казаков очень сильное впечатление. Они отлично знали, что там, в Казачьем Совете, уж ни в коем случае не сидят «казачьи контрреволюционеры», а как раз наоборот, что в нем находятся такие делегаты от Казачьих войск, которые отстаивают казачьи права и интересы.

7 августа казаки читали в газетах еще и следующее: «Союз Георгиевских кавалеров единогласно постановил: всецело присоединиться к резолюции Совета Союза Казачьих войск и твердо заявить Временному правительству, что если оно допустит восторжествовать клевете и генерал Корнилов будет смещен, то Союз Георгиевских кавалеров отдаст немедленно боевой клич всем кавалерам к выступлению совместно с Казачеством».

В тот же день казаки прочитали и еще одно постановление: «Главный комитет Союза офицеров Армии и Флота, в тяжелую годину бедствий — все свои надежды на грядущий порядок возлагает на любимого Вождя Генерала Корнилова.

Мы призываем всех честных людей и все Русское офицерство незамедлительно высказать ему свое полное доверие, подтвердив, что его честная, твердая и испытанная во многих боях рука, его имя и пролитая кровь за Родину — являются, быть может, последним лучом надежды на светлое будущее России. (Справка: Архив октябрьской революции, дело генерала Корнилова, № 36, л. 44.)

В соответствии с этими событиями полк вынес положительную резолюцию. А потом разнесся слух и писалось в газетах, что «генерал Корнилов, с Дикой дивизией и с казаками, идет на Петроград, чтобы восстановить твердую власть». В полку все зашевелились и ждали часа, когда и нашему полку будет приказ «двигаться на столицу с севера».

Моя 2-я сотня буквально ликовала. Взводные урядники и председатель сотенного комитета Козьма Волобуев горели полным нетерпением — «все может произойти в Петрограде помимо нашего полка, что будет очень обидно»... Так как сотни полка стояли изолированно одна от другой, то полковой комитет потребовал точного постановления от сотен на это событие.

— Господин подъесаул! Напишите как можно сильнее в пользу генерала Корнилова! — обратились ко мне вахмистр, взводные урядники и сотенный комитет. — Не бойтесь! — говорили они. — Ведь это мы будем подписывать постановление, а не Вы! Не бойтесь!

Постановление было написано мною в духе полного и беспрекословного подчинения своему Верховному Главнокомандующему генералу Корнилову и передано в полковой комитет. С полным сознанием исполненного своего патриотического долга перед нашим Отечеством — мы ждали развертывающихся событий под Петроградом, уверенные на все сто процентов, что генерал Корнилов раздавит крамолу и восстановит порядок в Армии. Мы даже ждали с часа на час телеграмму из Петрограда о новых распоряжениях и подписанных самим Корниловым.

Мы тогда не знали, что генерал Корнилов оставался в своей ставке в Могилеве, а на Петроград послал 3-й Конный корпус, под командованием генерала Крымова...

Было воскресенье 27 августа. В семье Молодовских, где квартировал командир 6-й сотни подъесаул Шура Некрасов с супругой, на их роскошной даче, был большой парадный обед. Это был день именин сына-студента хозяев Николая и, по совпадению, день рождения супруги Некрасова, Зои Александровны, по-полковому — «Заиньки».

На этот обед были приглашены полковой адъютант подъесаул Владимир Кулабухов и я. Обед прошел очень весело, уютно и приятно. Произносились горячие тосты за именинников и особенно за успех генерала Корнилова. Мы были восторженно возбуждены. Уже подавали к столу сладкое, как я увидел быстро идущего к нам, сидевшим на террасе дачи, председателя сотенного комитета, младшего урядника Волобуева. Он был в черкеске, при шашке. Он шел торопливо, и это показалось мне странным. Предчувствуя что-то недоброе, я быстро спустился вниз и нетерпеливо спросил:

— Што такое, Козьма?

Взяв руку под козырек, он возбужденно доложил:

— Господин подъесаул! Генерал Корнилов отрешен Керенским... Все дело провалилось. В Выборге солдатами убит командир корпуса и много офицеров. В полк приехали матросы и требуют от полка постановления: «За кого мы? За Корнилова или за Керенского?» Все сотни вынесли постановление «за Керенского»... Председатель полкового комитета вахмистр Писаренко прибыл в нашу сотню с этим вопросом... мы не знаем, — что делать? И без Вас не можем дать ему ответа... почему он и требует Вас немедленно же придти в сотню — и говорить с ним...

Кровь ударила мне в душу, в лицо, во все мое существо, и я почувствовал такую злость к революции, к сотням нашего полка, вынесшим резолюцию «за Керенского», и к вахмистру Писаренко, который «требует» меня к себе, а не просит... я почувствовал такую беспомощность, пустоту и банкротство в своей душе, что — сегодняшний такой ясный солнечный день — показался мне темнее ночи...

Я почувствовал, что все, что я делал во все эти жуткие месяцы революции по оздоровлению казаков, и что будто бы все уже подходило к своему благодатному концу — все это погибло вот сейчас, и погибло безвозвратн о...

И если арестован генерал Корнилов, Верховный Главнокомандующий, национальный герой страны, и арестован так просто, то что же тогда мы?.. Она, революция, ведь совсем тогда раздавит нас, офицеров!

Немедленно же сообщаю ужасную новость всем и тороплюсь в свою сотню, в нашу милую Светлановку.

Вахмистр Григорий Писаренко

Он мой станичник. Его я знал с детских лет. Подворье его отца было недалеко от нашего, а участки земли — почти рядом. В одно лето их отец-вдовец просил помочь скосить ему несколько десятин пшеницы, которая, перезрев на корне, уже высыпалась. Я был учеником Майкопского технического училища и на каникулах работал в своих садах над Кубанью и в степи, что было нормально в каждом казачьем семействе. Отец и послал меня к ним «с жатвенной косилкой». Младший брат Жорж был «погонышем» в седле на переднем уносе четверки лошадей в упряжке косилки.

Как принято на жнитве — кроме платы за косовицу по 4 рубля от десятины — мы обедали и ужинали с семьей Йи-саренко, на ночь возвращаясь «в свой табор». Деревянными ложками ели вместе борщ из общей большой деревянной чашки и еще что-то... У отца Писаренко два сына и две красавицы-девицы дочери. Старший сын давно окончил «за Каспием» свою действительную службу в 1-м Кавказском полку, а Гришка был двумя годами старше меня. До этого, в станичном двухклассном училище, он был вместе со мною и бросил учиться в 4-м отделении.

Ежедневно, после классных занятий, расходясь по домам, мы, казачата, всегда «дрались край на край», т. е. восточная часть станицы, исключительно «староверская» (бывшие донские казаки) — дралась с западной частью станицы, бывших малороссийских казаков. Для облегчения в драке — мы навешивали свои ученические сумки на смирных казачат, к которым принадлежал и Гришка Писаренко. И, кстати, наш старший брат Андрей, будущий войсковой старшина.

Гришка Писаренко — худой, длинный, в какой-то бабьей ватной стеганой шубе, слегка согнутый, обвешанный нашими сумками — всегда стоял далеко «от поля битвы» и мрачно созерцал нашу молодецкую, с шумом, с криком «стой, не бойсь» баталию. За это его прозвали «дылда», т. е. негодный, трусливый казачишка.

С тех далеких лет я его больше не видел, так как учился. Но в 1913 г., как умного казака, его назначили в полковую учебную команду, где я был помощником, только что окончив военное училище, имея чин хорунжего.

Писаренко, хорошо грамотный казак против других, очень преуспевал в изучении военных уставов и был отличный гимнаст на снарядах. Но его характер... Когда он бывал дежурный по команде — такого придиры к своим же каза-кам-учебнянам трудно было найти. Его они не любили, его они не боялись и разыгрывали, как могли. Вахмистром команды тогда был Н.И. Бородычев*.