В атаке что-то «дернуло» меня в левое плечо. Тогда я не обратил на это внимания. Теперь я почувствовал неприятный зуд в плече. Ночь и утро были холодные. Все казаки и офицеры были в кожухах. На мне, нараспашку, шуба-черкеска. Сняв ее, черкеску, бешмет, рубаху — обнаружил под ними кровь. Оказывается, пуля чиркнула в мякоть плеча ниже ключицы, кровь уже высохла и «мулила» рану. Полкового врача Александрова не было с нами. Фельдшер продезинфицировал рану спиртом, наложил пластырь, и все обошлось благополучно.

В штабе дивизии, видимо, забыли о нас. Красные отошли от гребли куда-то на запад. Не получая приказания — с сумерками, собрав полк, двинулся на ночлег в Кормовое, где явился к Бабиеву и доложил о потерях полка. Он был очень доволен атакой полка и сообщил, что была захвачена в плен полностью 32-я красная пехотная дивизия, свыше двух тысяч штыков, четыре полевых орудия и 13 пулеметов на тачанках. Бабиев очень сожалел о сильных потерях полка. Когда я доложил о своем ранении — он, как мне показалось, завистливо посмотрел на меня, но поздравил и пожал руку, когда я сказал, что останусь в строю. Это было четвертое ранение в храбром Корниловском полку. В этот день, в приказе по дивизии, было указано, что совершил полк для всего отряда.

Генерал Деникин в своем труде (Очерки Русской Смуты, т. 5, стр. 83) написал следующее: «В боях у сел Приютное, Ремонтное и станица Граббевская — Улагай разгромил до основания всю Степную группу красных 10-й красной армии, взяв в плен шесть полков 32-й пехотной стрелковой дивизии, штабы, обозы, свыше 30 орудий».

Читая воспоминания генералов Деникина и Врангеля о тех боях, где участвовал наш полк, вначале в 1-й Конной, а потом в 3-й Кубанской казачьей дивизии, находишь многие неточности. В данном случае, главный и самый удачный бой не корпуса генерала Улагая, а только трех полков 3-й дивизии генерала Бабиева, а еще точнее — одного Корниловского полка, силой чуть больше двухсот шашек — разыгрался у села Кормового Астраханской губернии. И здесь именно была захвачена в плен 32-я пехотная стрелковая дивизия красных. Полку неизвестно, что было захвачено в конной атаке между Астраханским мостом через Маныч и селом Приютным 21 апреля. Под селом Ремонтным совсем не было боя, и дивизия вошла в него, нигде не обнаружив противника. Под станицей Граббевской, как пишет сам ге-

нерал Деникин, у Улагая был бой «с шестью полками лучшей конницы Думенко». О пехоте же ничего не сказано, значит, ее там не было. Ничего не сказано о числе захваченных пулеметов, но слишком сгущена цифра захваченных орудий. Все это получается оттого, что старшие начальники «обобщают» успех боя и в своих донесениях указывают, что — «захватил корпус, или дивизия — столько-то», когда в дей-стительности это сделал какой-либо полк в отдельности.

Еще один случай с Бабиевым

Утром 26 апреля дивизия Бабиева выступила дальше в глубь Астраханских степей. Так было приятно идти победно вперед. Стояла дивная погода. Кругом тишина. Вся степь покрыта свежей травой. Вся природа улыбалась казакам. Красные же как в воду канули. До следующего села Крестового, на северо-восток от Кормового — полки не встретили противника и остановились в нем на ночлег. На завтра объявлена в нем дневка. Село богатое, раскинуто в лощине.

Под вечер второго дня, как часто я делал на других стоянках полка, — без вестового выехал за село «промять» свою кобылицу и «наломать» в манежной езде.

Вернувшись домой — я не нашел ни одного офицера при штабе полка. Дежурный по полку офицер доложил, что генерал Бабиев вызвал за село всех офицеров, вахмистров и взводных урядников «на угощение за позавчерашнюю атаку». Услышав это, я почувствовал, что во мне словно «остановилась кровь», и я побледнел.

— Как же это офицеры уехали без моего разрешения? — строго спросил дежурного по полку офицера, но он ничего не мог мне объяснить, сознавая сам всю эту ненормальность.

«Почему он, дежурный по полку офицер, не послал конных казаков разыскать меня?.. Ведь я был только за окраиной села! Мы находимся в боевой обстановке! Всегда можно ожидать нападения красных, и полк остался без своих начальников, вплоть до взводных урядников!» — строго читаю я ему уже ненужную мораль за воинское преступление, сделанное им. Но он, сознавая все это, вновь доложил,

что — «приказал сам лично Бабиев и... как же можно было ослушаться начальника дивизии?»

— В какую сторону уехали офицеры? — спросил его коротко и, не слезая с лошади, один, без вестового, поскакал в ту сторону, куда уехал Бабиев, «чтобы угостить офицеров за молодецкую атаку полка 27 апреля».

Я скакал так, как скачет человек, у которого может случиться большое несчастье, которого надо избежать и которое может быть предотвращено только личным вмешательством, присутствием.

Скачу, а мысли бушуют в голове: «Как мог Бабиев, генерал, начальник дивизии, позволить такой произвол в одном из своих полков — через голову командира полка извлечь всех офицеров, вахмистров и взводных урядников для личного удовольствия и утехи, да еще при тревожной походной обстановке? К тому же тот Бабиев, который очень тонко знает всю воинскую субординацию, любит ее и проявляет всегда сам во всяких и любых случаях! Да еще со мной, с его «младшим братом», самим им названным?» Этот случай был совершенно ненормален и недопустим в воинской части.

За селом на юг, в версте расстояния — длинной линией сидел на траве весь командный состав моего полка, т. е. свыше двадцати офицеров, семи вахмистров и около тридцати взводных урядников, считая и пулеметную команду; всего свыше 50 человек. В стороне держат лошадей в поводу вестовые офицеров, вахмистров и взводных урядников — еще около 50 казаков.-Итого, из полка извлечено до одной сотни боевых шашек. Рядом стоят подвода и тачанка. Бабиев сидит не на земле, а на каком-то стуле. Он, как всегда, без своих штабных офицеров.

Скачу и думаю, — как же ему доложить, представиться? И что будут чувствовать мои офицеры, главным образом, храбрые командиры сотен, когда я сойду с седла? Все они люди умные, но как офицеры военного времени — тонкостей военной этики не совсем понимают. Как-то, еще в селе Киевском, они попросили меня рассказать, объяснить им — как в мирное время жили офицеры? Какие были их права, взаимоотношения и прочее. Многое я рассказал тогда им.

Но одного рассказа мало, если нет настоящего образования и того воинского воспитания, которые даются в военных училищах мирного времени.

Одно можно точно сказать, что — кадровые офицеры подобного шага не сделали бы, считая его совершенно недопустимым без ведома и через голову своего командира полка. Здесь же, в полку, не было и одного кадрового офицера.

Воинский устав внутренней службы говорит, что «все воинские чины, в присутствии старшего начальника — не командуют и не отдают честь при приближении своего непосредственного начальника, если он младший в чине присутствующего». Но, когда я подскакал к биваку, — все они встали на ноги и взяли руки под козырек. Бабиев сидел ко мне боком, чуть склонившись вперед. Он был грустен и не посмотрел на меня. Против него, на бурке с напитками и явствами, сидела молоденькая сестра милосердия, которую я вижу впервые.

Глянув строго на всех своих подчиненных, подхожу к Бабиеву, взял под козырек и представляюсь-докладываю, стараясь ясно и точно выразить ему свою мысль, не задевая ни его личную гордость, ни его начальственное надо мной положение:

— Ваше превосходительство... не опасно ли, что Вы обезоружили весь Корниловский полк, пригласив сюда всех офицеров, вахмистров и взводных урядников?

— Я за все отвечаю, — спокойно говорит он, оставаясь сидеть. Этим он показал мне, что ведет со мной частную беседу, не больше. И добавляет уже совсем по-дружески: — Вон видишь?.. Прибыл из Святого Креста бочоночек вина... вот я и хочу распить его с корниловцами за молодецкую атаку под Кормовым. А теперь, Джембулат, садись рядом с сестрой милосердия. А то она почему-то очень грустная.