Обедаем мы хорошо, но скромно. Узнали, что временно полком командует есаул Трубачев*, сверстник Лопатина по Николаевскому кавалерийскому училищу. Бабиев им недо-
волен: «вялый и не распорядительный», — как сказал он. Трубачев молодой корниловец.
— Ну, пишите приказ о новом назначении командира Корниловского полка, — говорит Бабиев за столом полковнику Рябов-Решетину.
— Какого из них? — улыбается, спрашивая, он, глядя на нас, двух молодых есаулов. — Ошую или одесную? — добавляет.
Мы сидели за столом — я по правую руку Бабиева, а Лопатин по левую.
— Конечно, ошую, — отвечает он, ласково посмотрев на меня.
Приказ написан, получен мной, он гласил: «Есаул Елисеев как старший в чине назначается командующим Корниловским полком. Есаулу Трубачеву сдать полк. О сдаче и приеме донести мне. Начальник 3-й Кубанской казачьей дивизии генерал-майор Бабиев». Это было 2 февраля 1919 г.
Я не сомневался, что Бабиев по-кунацки подарит мне одну из своих кобылиц-неуков, из отбитого Корниловским полком табуна лошадей, но ошибся. Это меня немного огорчило, так как я имел только одного строевого коня.
Вновь в родном полку
По топкой густой грязи, по неуютным улицам села Дивного — мы следуем в расположение нашего полка. На одной из улиц в сторону Маныча, над парадным крыльцом небольшого крестьянского дома «под железом» — увидели полковой флаг красного войскового цвета. На крыльце сидели несколько офицеров в шубах-черкесках, при полном вооружении — кинжал, шашка, револьвер. Все они нам незнакомы: по виду бывшие урядники. При нашем приближении встали и отдали честь. Поздоровавшись за руку, вошли в комнату. В ней небольшого роста есаул, а второй, высокий, в чине сотника — определ мне, кто из них командир полка. С Лопатиным мы отрапортовали официально, но Филиппыч, рапортуя, улыбается. Улыбается и Трубачев: они ведь сверстники по училищу. Сотник оказался полко-
вым адъютантом. Он дает левую руку, так как правая была без кисти. Это сотник Николай Малыхин.
Мы садимся за стол, и я сразу же предъявляю Трубаче-ву приказ по дивизии. Вижу, что приказ ему не понравился, но — закон есть закон, к тому же я старший в чине. Сдачи и приема — никаких, простая формальность. Это ведь совсем не те полки, каковые существовали в мирное время. Я прошу Трубачева собрать всех офицеров полка, чтобы познакомиться с ними и вместе пообедать. Они пришли. И так мало было среди них старых знакомых и боевых друзей! И вижу среди наличных офицеров — только нас, троих есаулов, кадровых. Несколько сотников, остальные в чине хорунжего. Все из школ прапорщиков или из урядников за боевые отличия. Большинство из них летами старше нас. Держатся хорошо, почтительно, без излишней воинской субординации, что мне очень понравилось. Здесь узнаю, что распоряжением полковника Ба-биева полковой обоз 2-го разряда, из станицы Усть-Ла-бинской, переведен в станицу Лабинскую и им заведует есаул Сменов. При нем полковой казначей хорунжий Клы-гин* и два чиновника-делопроизводителя. При обозе открылись сапожная и шорная мастерские. Разговаривали спокойно, по-деловому.
Здесь мы с Лопатиным узнали, что 3-я Кубанская казачья дивизия «молодая», недавно сформированная и в нее входили: Корниловский полк, 1-й Кавказский полковника Орфенова, 1-й Таманский полковника Гречкина*, 1-й Черноморский полковника Малышенко и 2-й Полтавский полковника Преображенского*. Была артиллерия, но какие батареи — не помню.
1-й Кавказский полк находился за Манычем в селе Приютном, а 1-й Черноморский в селе Кистинском. Все остальные части и артиллерия — в Дивном. Тут же стояла и Кубанская пластунская бригада Ходасевича четырехбатальонного состава, чуть свыше 1000 штыков.
Я хочу видеть полк в конном строю, чтобы знать — каков он, каков конный состав — главная сила полка? И грустное впечатление произвел он на меня, былой наш могу-
чий полк, представившейся силой около 200 шашек боевого состава, не считая пулеметной команды и других чинов хозяйства. Всего же на довольствии числилось около 300 человек.
Принимая дивизию, Бабиев взял с собой команду связи, численностью в 30 человек, и половину хора трубачей. В полку не было полкового марша, почему я был встречен войсковым маршем. Ответили казаки дружно. Прошел в седле меж сотен. Казаки одеты хорошо, тепло, в кожухах, некоторые в шубах-черкесках. Все в погонах. Вид казаков хороший, но лошади подморены. Казаки смотрят с открытым сознанием полковой и войсковой гордости. Никакой речи перед полком я не сказал. В жуткой топкой грязи, при сырой полуснежной погоде — она была не к месту. И хотя лица казаков произвели на меня хорошее впечатление — все же картина малочисленности полка, какой-то бедности или усталости — так ошленно представилась передо мной, что на душе не было отрадно. Но война оставалась войной, и надо было жить и работать.
В полку, по списку, было много офицеров, почти до сотни человек; в наличии же чуть свыше двух десятков. В те времена была большая вольность, а именно: заболевший или раненый офицер мог долго оставаться в своей станице и его никто не тревожил. Некоторые «первопоходники», После взятия Екатеринодара 2 августа 1918 г., считали, что Они свое дело сделали, они теперь могут оставаться в тылу, устраивались там на новую службу, но в душе считали себя корниловцами и как бы числились в полку. Готовый накликать на себя всякие неудовольствия подобных офицеров — я собрал наличных и, с полковым списком, совместно стали разбирать «историю каждого отсутствующего».
К моей радости, я нашел в сердцах и в мозгах их не только что полное сочувствие, но и возмущение. В особенности со стороны сотника Васильева и хорунжего Литвиненко. Оба первопоходники и офицеры 2-го Полтавского полка Великой войны. Их хорошо знали старые корниловцы и генерал Науменко. Кроме того, они оказались очень авторитетными офицерами среди всех и по боевым качест-
вам, и в быту. О Васильеве скажу потом. Литвиненко же — храбрейший офицер. Много раз раненный. Окончил реальное училище, был хорошо грамотный. Редко говорил по-русски, но его черноморский язык был одно восхищение. Казаки его любили — за храбрость, за заботу о них, как и побаивались за его правду. Все выскажет, всех выругает, тут же остроумно проиронизирует по-черноморски, все казаки засмеются и — всем легко становится.
Я находил и пояснил всем, что термин «временно командующий сотней» надо упразднить потому, что это, во-первых, толкает офицера относиться к своим обязанностям не так радетельно, а во-вторых, командуя сотней, он получает жалованье младшего офицера. Хотя жалованье в то время было очень малое (230 рублей в месяц для младшего, командира сотни на 100 рублей больше), но все же — это было приятно каждому, и морально и денежно. И вот на мое предложение — попросил слово хорунжий Литвиненко. Казаки называли его «хурунджый Лытвын».
— Господин эсаул! Вымытайтэ йих усих!.. Ничого жалить йих!.. Дэ воны? Шо воны там роблять?.. По Катэрино-дару гуляють?! А ты тут воюй одын?! А гроши дай йим!.. Дай як командиру сотни! — запальчиво говорит он.
Его слова поддержали и шумом, и смехом все.
Хорунжий Литвиненко был один из самых доблестных офицеров-корниловцев. В 1920 г., в Крыму, он был последним законным командиром Корниловского полка, имея чин полковника. И на Перекопе, в последней конной атаке против пехоты красных — был смертельно ранен в живот и умер в Константинополе, куда был эвакуирован. Эту последнюю доблестную конную атаку совершили уманцы и корниловцы под личным водительством полковника Гамалия.
Вернусь к описанию результатов собрания офицеров полка. Выслушав всех и наведя точные справки — кто, когда и почему выбыл из полка, давно находящихся в тылу — исключил из списка офицеров полка. Офицеров, «временно командующих сотнями», зафиксировал «законно командирами сотен». Не говоря уже о ясности получения жалованья по должностям — у командиров сотен появилась моральная повышенная ответственность, тем более что все они были в небольших чинах. Здесь я привожу список всех офицеров полка, находящихся тогда в наличности:
