«От нечего делать», опираясь на один уже костыль, тихо иду по Красной улице. Вдруг кто-то длинной рукой охватывает меня за талию. Оборачиваюсь и вижу генерала Врангеля.
— Как здоровье, подъесаул? — очень ласково спрашивает он и добавляет немедленно же: — У Вас очень красивый покрой черкески... где Вы ее шили? Я очень люблю казачью форму и все присматриваюсь, на ком и как сидит черкеска, чтобы одеваться соответственно. Я еще очень мало понимаю в черкеске.
Не касаясь политики, надо сказать, что генерал Врангель был человек не злой, общительный. Он очень любил кубанских казаков как воинов и смотрел на них похвально только с этой стороны, мало зная их станичную жизнь, их семейственность, их психологию как земледельцев. Он очень любил полки своей 1-й Конной дивизии и, не хвалясь — Корниловский полк, под командованием молодецкого, храброго, всегда веселого и воински отчетливого полковника Бабиева — радовал его душу больше, чем другие полки. Ценность каждой строевой части, да и всякого дела, зависит исключительно от личности, которая это дело возглавляет.
Возможно, что это случайность, но наш полк нес очень большие потери в офицерском составе. Супруга генерала Врангеля являлась главой санитарной дивизийной летучки и потом — корпусной. По роду службы она регистрировала всех, и офицеров, и казаков, прошедших на перевязках ее пункт. Врангель как начальник дивизии, естественно — проверял не только что количество раненых, но, не сомневаюсь, как всякий серьезный начальник — он интересовался и числом, и фамилиями раненых офицеров по полкам. Баронесса Врангель сама лично делала перевязки после двух моих ранений, расспрашивая, что надо. Последнее тяжелое ранение, да еще в таком успешном ночном набеге в тыл красных, где погиб и доблестный Мурзаев, не могло быть неизвестно генералу Врангелю. Вот почему он так и любезен, и откровенен был со мной здесь, в Екатеринода-ре, в глубоком и веселом тылу, где можно почувствовать себя просто человеком со своим, хотя и подчиненным, но боевым соратником по победному движению.
Перечислю здесь потери полка в офицерском составе за время с 8 по 22 ноября 1918 г., т. е. только после того, как я вернулся в полк после первого ранения и — до третьего. Бои же начались только 10 ноября, под селом Константи-новским.
Убиты: 1. Сотник Поляков — 12 ноября у хутора Соленого; 2. Хорунжий (фамилию не помню) — 15 ноября у села Константиновского.
Ранены: 1. Подъесаул Елисеев — 10 ноября у села Кон-стантиновского; 2. Прапорщик Тюнин — 10 ноября у села Константиновского; 3. Хорунжий Литвиненко — 10 ноября у села Константиновского; 4. Сотник Демяник — 12 ноября у хутора Соленого; 5. Сотник Зеленский — 12 ноября у хутора Соленого; 6. Подъесаул Лопатин — 15 ноября у села Константиновского; 7. Подъесаул Елисеев — 22 ноября у села Спицевка.
Все убиты и ранены в течение 12 дней в районе этих памятных сел Ставропольской губернии. В записках, которые мной делались в 1941 г., у меня отмечено, что убитых офицеров было двое, а раненых — 14. Фамилии же запомнились только те, которые здесь поместил.
Праздник Оренбургского казачьего училища
В сентябре месяце 1917 г., после Корниловского выступления, я был зачислен на должность сменного офицера Оренбургского казачьего училища. Большевистский переворот помешал мне быть там. Меня как офицера интересовало стать строевым воспитателем и готовить молодых людей е образованием к тому, к чему сам шел по своему глубокому убеждению.
Находясь в Екатеринодаре, я узнал, что формируется Кубанское военное училище, вернее — бывшая Екатеринодар-ская школа прапорщиков будет переименована в военное училище. Это меня прельщало. Где-то на Сенном базаре, в непрезентабельном помещении, я нашел канцелярию училища и представился полковнику Ермоленко, являвшегося тогда главой этого переформирования. Доложив о том, что я уже зачислен кандидатом в Оренбургское училище, но так как мы отрезаны от Оренбурга и имеем теперь свои войсковые интересы, — хотел бы быть сменным офицером в своем Кубанском военном училище. Ермоленко и училищный казначей есаул Вербицкий, отнесясь сочувственно к моему желанию, все же как-то не особенно тепло сказали: «Подайте об этом рапорт с приложением соответствующих документов и... ждите ответ». Я подал и ждал. Узнав об этом —
Бабиев очень косо посмотрел на меня, о чем скажется своевременно, и чем это закончилось.
Приближалось 20 декабря — день нашего училищного праздника. В одном из грузинских шашлычных-погребков собралось свыше 20 человек воспитанников. Что я воспринял на этом празднестве, так это то, что у многих интерес, духовный интерес, был уже не к училищу, а к своему войску, к настоящим событиям, а не былым. И интерес был уже чисто офицерский, но не юнкерский. Имело некоторое значение и передвижение в офицерских чинах. На этом легком, веселом, но без кутежа, ужине — были главными:
выпуска 1911 г., по старшинству баллов и, как все это переменилось — подъесаул Соколов Василий, есаул Мальцев Павел, войсковой старшина Гамалий Василий и подъесаулы — Помазанов, Скрябин Феодор, Стояновский Константин;
выпуска 1912г. — есаул Поссвин Фрол, подъесаулы — Васюков Яков и Беляевский Василий;
выпуска 1913 г. — подъесаулы Ряднина Алексей и Елисеев Феодор. Приятными гостями были терские казаки — ротмистр Заурбек Серебряков и подъесаул Белоусов. Было несколько сотников и хорунжих, ускоренных курсов военного времени и среди них адъютант Кубанского запасного полка в Екатеринодаре, сотник Джалюк.
Странно было наблюдать, что с этими молодыми офицерами мы как-то не находили общего языка для разговора. Все мы, старшие, знали друг друга по училищу, все были между собой на «ты», всем нам были ясно понятны «все уголки юнкерской души», и. все мы были проникнуты «горением» за свое училище, как и яркими воспоминаниями о нем. Трехлетний курс наук и воспитания, воинского, психологического воспитания — каков должен быть офицер, конечно, сильно разнился от шестимесячных курсов. И, как курьез — в нашем училище, юнкера младшего класса, будь он со средним образованием или поступил в училище из полка, урядником — в отпуск пускали только через четыре месяца, вот перед этим самым училищным праздником. Мотив был один: «они еще не умеют отдавать воинскую честь как следует -— по-юнкерски».
Да они, офицеры ускоренного курса военного времени, и не были проникуты тем горением за свое училище, которым были проникнуты мы. Для них это был только короткий эпизод в военном училище, тогда как для нас — период времени, золотой период времени нашей лучшей жизни.
Вензель на погонах. Мои братья
Лечение мое естественное: нога должна сама выздороветь в поврежденных коленных связках, а так — я могу лечиться и дома. Подходят и Рождественские Святки, и своим присутствием надо порадовать всю женскую половину семьи. Тем более что старший брат Андрей, сотник 1-го Кавказского полка, на фронте, на Маныче, а младший Георгий, хорунжий — после очень тяжелого ранения в июле месяце — до сих пор лежит в госпитале, в Ставрополе.
Я в станице. Радости в семье нет конца. Прибыла и следующая радость: приказом Главнокомандующего Добровольческой армией генерала Деникина все представленные к следующим чинам офицеры нашего полка произведены, в том числе и я, в есаулы — за боевые отличия. Приказ вышел 24 декабря. Это были «первые производства», почему так и ценны.
У меня психологически тяжелая работа: на всех черкесках надо спороть «все четыре звездочки» самого красивого погона чина подъесаула. Хотя и лестно было стать есаулом в 26 лет от роду, но, откровененно говоря, — так было жаль расставаться «с четырьмя звездочками», в таких лишениях, походах и боях заслуженных на Турецком фронте, с которыми щеголял два года и четыре месяца. Четыре золотых звездочки на серебряном погоне окружали также золотые, вензельной прописи, инициалы старого и родного 1-го Кавказского полка — 1К. Но... я теперь в новом полку, в Корниловском, имеющем на погонах «свои инициалы». Следовательно, надо быть последовательным! И я снимаю 1К. Снял и разочаровался: получился совершенно «лысый, погон», словно у военного чиновника или у врача.
