Трудней всего рассказать про то, что делалось или, вернее, что началось на Можайской дороге, у кузниц.

Кузнецы, коварники — люди, сведущие во всех, как говорилось, хитростях, — стали под конец этого памятного московского дня самыми заметными деятелями. А из всех хитрецов на первое место вышел воротников большак, великан.

Но сами кузнецы ничего об этом впоследствии не рассказывали и на все вопросы отвечали уклончивыми недомолвками, а то и просто молчанием.

Приходится довольствоваться поэтому свидетельством людей посторонних, не принимавших прямого участия в тогдашних событиях.

Если верить их очень неполным и сбивчивым показаниям, то выходит так, что к кузнецам, пока они ещё стояли кучей у себя на Можайской дороге, успело попристать немало других московлян, сельских и слободских, не кузнецов. Видали там, например, Нежданова сына, того, что долбил гроб для Шимона. Видали кудринского старосту и кудринского же косоглазого крикуна.

Видали и кое-кого из биричей. Мало-помалу собралась на Можайской дороге перед кузницами целая толпа, несравненно более горячая и голосистая, чем та, что толклась на посадском перекрёстке.

Людям не стоялось на месте. Жаркие чувства Просились наружу. Рабочие руки искали дела. Сами не заметили, как тронулись, как пошли.

Кузнечиха, жена Воротникова сына, возвращаясь домой из посада, встретила эту толпу в Занеглименье, в том самом берёзовом острову насупротив города, где когда-то сорока выдала боярина Кучка. Кузнечихин муж, великан, шагал впереди всех с кувалдой на плече и был так поглощён беседой с товарищами, что с женой и говорить не стал: только махнул ей чёрной лапищей, чтоб шла прочь. Кузнечиха, сама не своя от страха, видела, как толпа повыше Хлынова вышла на Кудринскую дорогу, но свернула не в сторону города, а влево, в гору, к Кудрину. О том, что творилось днём в самом Кудрине, ничего не удалось узнать. Все бывшие там словно сговорились молчать.

В тот день под Красной горкой, что в Занеглименье, у начала Волоколамской дороги, работали в лесу три посадские женщины: драли лыко. Заслышав уже под вечер вдалеке необычный гул многих человечьих голосов, они взбежали на горку и увидели, что со стороны Кудрина движется под гору беспорядочное, разнообразно вооружённое людское шествие: у кого в руках вилы, у кого коса, у кого топор, у кого кузнечный молот, у кого просто дубинка. Женщины успели разглядеть среди этих людей и можайских кузнецов, и многих кудринцев, и тех боярских челядников, которые не воротились намедни из Кудрина в город. Толпа перешла напересечку Дмитровскую дорогу и скрылась в еловом лесу.

В этом еловом лесу недавно, уже при Андрее, выросла новая, малая кузнецкая слободка близ трехдосочного пешеходного моста, что перекинут теми же новыми кузнецами через речку Неглинную. Неглинная в том месте игрывала вёснами так, что заливала кузницы по четвёртый венец. Вбитые в илистое речное дно жердяные рили, подпиравшие мосток, до того покривились от водяного напора, что по доскам страшно было и ходить.

Новые кузнецы, поселившиеся тут, были люди молодые, ловкие и задорные. С посадником, с огнищанином, с Дубовым Носом у всех у них были свои, недобрые счёты. Толпа, сворачивая к ним, знала, вид но что они не откажут в подмоге.

Вот оттуда-то, от кузнецкого мостка, толпа, всё возраставшая и всё более шумная, и двинулась уже в поздних сумерках к той широкой болотной зыбели, где Неглинная, подходя к городу, даёт колено.

Молодой месяц, выросший за минувшие дни и похожий на полкраюшки хлеба, уж поднимался над настланной на эту зыбель гатью и уж окунал косой белый лик в чёрную неглименскую воду, когда брёвна длинной гати заколебались под пробежкой многих лапотных ног.

Толпа подходила к московскому посаду.

А посад был и так не пуст.

На Жилиху полагаться, конечно, нельзя. Она уверяла с клятьбой да с ротьбой, что в той же толпе шли по гати и её одножихари-кукуевцы, а с ними будто и ольховецкие сироты, которых вёл, по её словам, тихий воротников зять. Без Жилихиной божбы известно, что воротников зять подлинно был в народном скопище, наполнившем поздним вечером весь московский посад и теснившемся к Бахтеярову двору. Это подтверждает и старуха Воитиха. «Вижу, — говорила она про Воротникова зятя, — тискается он, сердешный, сквозь людей к Бахтеярову крыльцу, а на плече-то у него, у сердешного, горбуша с кривым косьём, а в горбушином-то долгом лезвее месяц так и поигрывает». Такие подробности Воитиха едва ли придумала: верно, в самом деле видела.

Однако вероятнее всего, что, вопреки Жилихиным клятвам, ольховчане и кукуевцы явились в посад не в одно время с толпой, которую вели по неглименскои гати можайские кузнецы, а несколько ранее.

Ведь биричи-то не все были таковы, как Худяк да Шейдяк или как краснорожий Балакирь. У большинства биричей душа выболела за этот день не меньше, чем у кузнецов да у кудринцев. Биричи, как ни были молоды, сами ведь были такие же подневольные люди, челядники. Так каково же им было идти по слободам да по селищам, где у них были отцы и матери, и скликать своих же братьев в поход против своих же. Из всех биричей созорничали только те трое, а остальные двадцать хоть и поздно, а дошли всё же до тех подмосковных селений, куда уговорились с товарищами идти.

Другое дело, как и что они там выкликали...

Бесспорно одно: что к тому времени, когда кузнецкая толпа, оставив за собою гать, поднималась уж Посуху к посаду, посадские улочки — правда, не такие узкие, как говорил в насмешку Яким Кучкович (что будто баба бабе через улицу горшки на ухвате передаёт), но всё же и не широкие — были уже битком набиты сиротинской братией и посадскими людьми.

Верно и то, что собравшийся в посаде народ уж сильно шумел (тот шум был и в городе слышен) и что когда слилась с ним только что привалившая кузнецкая толпа, то её в наступившей к тому времени ночной темноте не сразу отличили от пришедших ранее.

Несомненно, наконец, и то, что молодой полумесяц, который успел подняться ещё выше и светил всё ярче, поигрывал не в одной только ольховецкой горбуше, а и в других лезвеях, долгих и коротких, широких и узких.

Поигрывал белый месяц и в глазищах великана, чья чёрная голова и чьи страшные плечи высились над всеми головами и вскоре оказались у самого Бахтеярова крыльца.

Шум приметно усилился.

Бахтеяр, весь в поту, не зажигая света, сидел ни жив ни мёртв в темноте, у себя в холодной клети, когда вся его просторная шестистенная изба содрогнулась от гулкого удара чем-то непомерно тяжёлым по её передним дубовым венцам. Венцы были свежие, в полтора обхвата каждый.

Бахтеяр не знал, что это воротников большак хватил по его красной, уличной стене со всего маха своей огромной кузнецкой кувалдой. Дубовая стена, сбитая на совесть, конечно, не рассыпалась, но стоявшая в переднем углу тёплой избы на полочке большая икона упала от сотрясения на пол и раскололась надвое. Нехорошко Картавый сам это видел и тогда же подумал, что примета дурная.

Тогда-то Дубовый Нос и затормошил своего захребетника Нехорошка, чтоб тот двором, да огородом, да посадскими задами пробрался в город к посаднику и чтоб попросил посадника поскорей прислать ему, Бахтеяру, обещанный боярский снаряд. Но уж не для похода: Дубовый Нос хотел раздать тот снаряд своей пеляди, надеясь, что она, получив в руки снаряд, обережёт его, Бахтеяра, от буйствующей толпы.

Дубовый Нос из страха ещё ни разу не выходил ни крыльцо. Боялся даже оконницу отволокнуть. Так что своими глазами не видал ещё, какова та ночная толпа только слышал её голос.

Если бы видал, то поступил бы, может быть, иначе.

На боярском почти пустом дворе этот день протекал до странности тихо.

Незадолго до заката, когда со стороны посада ещё не начинал доноситься шум, Гаша не торопясь спускалась со своей горенки, чтоб справиться, не воротилась ли домой её мать, которая ещё в обед ушла куда-то со двора совсем одна (Гашу это тревожило), и чтоб проведать сынка, который был с мамушкой в саду и играл в песок на нижней ступеньке первого рундучного всхода, того самого, под которым нашли в своё время стольника Ивана Кучковича. Корзины с хмелем стояли на прежних местах, только открытые и не похожие больше на гробы; из одной почти весь хмель повысыпался и лежал густым ворохом на земляном полу: его так и не удосужились смести, как не успели приколотить и тесины, оторванные учеником покойного хитрокознеца, как не подобрали и упавших на землю веников.