Утром вместе с Николаем они вышли из дому. Учитель направился к Успенскому собору, а Алексей спустился вниз, к реке, и пошёл по берегу.

На опушке леса Алексей остановился. Сюда должна была прийти Арина. Было тихо. Кругом - словно в сказочных чертогах: расплавленным золотом облиты белые берёзы, пожаром пылают багряные трепещущие осины. А под ногами разноцветным ковром легли пряные шуршащие листья. Кажется, такой красоты нет даже в тереме у самого князя. И зачем он, Алёшка, не князь или знатный боярин! Приехал бы сюда на белом коне, в светлых златотканых одеждах. Посадил бы свою Арину впереди себя на коня и увёз бы в свой златоверхий терем… Но нет у Алёшки ни белого коня ни терема. У князя всё есть. Зачем князю все его богатства?

Пришла Арина. Они встретились как-то смущённо точно стесняясь друг друга. Арина села на пень. Алексей пристроился рядом на камне. Он видел её нос с едва заметными веснушками, блеск глаз, губы. Девушка улыбнулась, но ему показалось, что улыбка таила в себе какую-то грусть.

- Арина, что ты? - спросил он с тревогой.

- Так, ничего, Алёша.

- Хорошо нам с тобою, Арина! Я всё время о тебе думал.

Она прошептала, едва пошевелив губами:

- Хорошо…

Тогда он поднялся, сел с ней рядом. Он ощутил тепло её тела, и сердце его забилось часто-часто. Из рассказов Никиты и других он знал, как парни ухаживают за девушками. Когда они говорили что-нибудь нехорошее, с насмешкой отзываясь о чужих сестрах, невестах или возлюбленных, Алексей грубо их обрывал. Тогда он ещё не любил. Теперь, сидя рядом с Ариной, взяв её за руку, он понял, что был прав.

- О чём ты печалишься, Арина?- спросил он тихо, наклоняясь к ней.

- Холопка я, Алёша. Холопка попа Фёдора.

- Ну и что же?

- Нельзя нам… Ты княжий мастер.

Он как маленькую усадил её на колени и прижал к своей груди:

- Ничего, Аринушка!

В синей глубине неба догорали окрашенные закатом облака. Разметались они, как хвост сказочной гамаюн-птицы. Алексею казалось, что вот так он вечно сидел бы с Ариной на пеньке.

- Арина, выходи за меня замуж!

Эти слова прозвучали неожиданно, будто сказаны были не им.

Арина посмотрела удивлённо:

- Что ты, Алёша, разве можно так скоро!

- Значит, я тебе не люб? Арина не знала, что ответить.

- Не знаю я, Алёша… Холопка я… Тебе нужно спросить стариков.

Она поднялась. Тогда в нём вспыхнула обида: значит, она ему не верит?

- Уж больно ты упрямая да неугожая… - Алексей схватил её за руку и притянул к себе.

Арина с силой вырвалась.

- Не надо, Алёша…

Алексей не отдавал себе отчёта в том, что говорил:

- Ничего, без тебя не пропаду!.. Прощай!

Он поднялся и пошёл. Она хотела его остановить, броситься вдогонку, схватить, как тогда, за рукав, но сдержалась. Прислонясь головой к дереву, долго плакала, обиженная этим парнем, который сначала показался ей добрым и ласковым.

Спотыкаясь о корни деревьев, шёл Алексей по лесу. Кружил по незнакомым местам, раза три выходил всё на одну и ту же поляну. Махнув рукой, присел, а потом стал выбираться к городу. Протяжно шумел осенний лес. От сырости и быстрой ходьбы у Алексея взмокла рубаха. Но всего этого он не замечал. Когда в сотый раз припоминал подробности того, что произошло, его бросало то в жар, то в холод.

- Дурень, такую девушку обидел… - стонал он, стискивая зубы.

Поздней ночью с трудом добрался он до Золотых ворот города. «Уж лучше бы мне остаться тогда под их развалинами, чем сотворить такое…»

На верхней площадке, поблёскивая наконечником копья, расхаживал дружинник. Увидев Алексея, воин остановился:

- Эй, что за человек?

- Княжой мастер Алексей, - ответил он. - Злато-кузнеца Николая помощник.

- Почто поздно гуляешь? Алексей молчал.

- Проходи, проходи, шалый!

Посольство, отправленное к константинопольскому патриарху во главе с Фёдором, возвращалось обратно. Иногда дороги посольства проходили людными караванными путями, где часто встречались шумные города, иногда приходилось продираться через заросшие, нехоженые леса, где днями не видно было ноги человека.

Во время поездки по чужим землям Фёдор с большим вниманием относился ко всему, что видел. Его не сильно интересовали дела греков, второй раз к ним ехать Фёдор не собирался. Фёдора интересовали порядки у себя дома, на Руси. С любопытством присматривался он к княжеским городам, церквам и монастырям. В беседе с настоятелями и игуменами расспрашивал, усердны ли холопы, исправно ли несут тягло свободные землепашцы-смерды. Духовенство жаловалось повсеместно: крестьяне не могли давать церкви положенных оброков. Многие, не вынеся страшной, голодной жизни, снимались с насиженных мест и бежали в леса. Учащались открытые мятежи, когда непокорные холопы убивали княжеских тиунов и монастырских служек. Мрачно выслушивая эти рассказы, Фёдор изредка высказывал свои суждения:

- Причины сего неустройства нужно искать в раздорах князей…

Внимание к жизни церквей и духовенства Фёдор совмещал с другими тайными интересами, особенно полезными князю Андрею Юрьевичу. Большую помощь в этом деле ему оказывал Паисий.

Приехав в попутный город, заходил Фёдор к князю, Паисий же в это время толкался среди людей на дворе. Встретившись с конюшим, беседовал с ним о княжеских табунах, с тысяцким или воеводой говорил о дружине князя и строе полков, с ключником толковал о казне. Вечером, придя к отдыхающему Фёдору, Паисий выкладывал всё, что удалось выведать днём.

- У князя в табунах две тысячи коней. В младшей дружине двести воинов. В прошлый год, когда воевал он со своим соседом князем Изяславом, набрал из горожан и смердов тысячу пешцев.

Всё интересное для князя Андрея Фёдор запоминал и всегда мог рассказать, потому что памятью обладал необыкновенной.

Сопровождавшие Фёдора люди уже сбились со счёту, сколько дней и месяцев они провели вдали от родной земли, когда пересекли наконец пределы Владимирского княжества.

Не заезжая в Суздаль, Фёдор взял путь прямо на Владимир, желая поскорее увидеть князя Андрея Юрьевича.

Пережидая непогоду, свернули в сторону и остановились у Ивана Кучковича. Боярин встретил епископа Фёдора почтительно. Став на колени, протянул пухлые волосатые руки под благословение. Отвёл в лучшие покои своего терема.

Пока Фёдор мылся и чистился с дороги, Паисий сумел распорядиться о столе:

- Имбирное пиво епископ пьёт, водочку, настоенную на калган-корне [100] принимает для успокоения живота. Мясо и скоромную пищу дозволяет только в большие праздники.

Почесывая бороду, боярин ломал голову над тем, как лучше ему угостить почётного гостя.

- Ты, Паисий, спросил бы у епископа - может, он сам скажет, чего хочет.

- Нечего и спрашивать, знаю и так. Давай рыбное, горох. Есть овощи, яблоки, груши - тоже давай. Да приготовьте, как подобает, да поднесите пристойно. В Царьграде подавали нам на серебряных блюдах.

Боярский повар легко нашёл у себя в кладовых всё, что спросил Паисий.

За весь обед Фёдор съел маленький кусочек рыбы да два ломтика хлеба, обмакивая их в красное греческое вино.

Когда Фёдор, шепча молитвы, удалился в свою комнату, боярин позвал Паисия и сказал, что теперь они пообедают с ним вдвоём, отдельно. Паисий отказался, хотя не раз сглотнул голодную слюну, чувствуя из поварни запах жареного.

- Трудна грубая пища вкусившему сладость пиров эллинских! - ответил он надменно.

На стол поставили запечённый в ржаном тесте медвежий окорок, бараний бок с кашей, поросёнка с хреном, гуся с капустой. Из погреба принесли запотевшие с холода корчаги с имбирным пивом и мёдом. Потирая руки, Паисий смотрел, как хозяин налил мёду.

- Вот это еда! - сказал он, захмелев. - Я у греков в Константинополе чуть не умер с тоски по нашей русской пище. Принесут горсточку маслин, две головки чесноку, одну пшеничную лепёшку - и это на весь день. Как их ноги носят, греков, в толк не возьму! Я не много у них прожил, а, скажу, великую слабость почувствовал во всём теле.