Он имеет в виду смерть Бобби, догадалась Чарли.

— По-твоему, я была недостаточно эмоционально подготовлена для того, чтобы, влюбиться? — помолчав, осведомилась она.

— Ты, конечно, многое знала о любви благодаря своей матери. Но в целом ты не была к ней готова. Прежде тебе нужно было получить ответы на мучительные для тебя вопросы.

— И эти ответы я получила четыре года спустя. Как ты считаешь, тогда у нас с Эриком могло бы что-нибудь получиться? — «Если бы Виктория не забеременела», — закончила она про себя.

— Думаю, да. А ты как думаешь?

— Так же. Те два месяца после Рождества были восхитительными. Я радовалась, что наконец излечилась от своих сомнений... — «А потом позвонила Виктория». Чарли снова уставилась в иллюминатор. Взор ее затуманился. Казалось, она силится разглядеть в прошлом то, чего там уже нет. — А сейчас, несмотря на нашу близость...

— Вы слишком многое пережили. Это всегда будет стоять между вами.

— Мы никогда не причиняли друг другу боль намеренно.

— И все же ты страдала. Вернее, вы оба. — Помолчав, Роберт наконец осмелился задать вопрос, который мучил его все десять дней: — Если бы Эрик влюбился, как бы ты к этому отнеслась?

— По-моему, это уже произошло, и, как видишь, я бодра и весела. — «В эти десять дней — да. А что будет завтра, когда закончится прекрасная восточная сказка?»

— Ты стойкий человечек, Чарли, и всегда такой была.

— А как насчет Флоренс? — намеренно меняя тему разговора, вдруг спросила она.

— Флоренс? — недоуменно повторил Лансдейл.

Развод Виктории и Эрика был не единственным в их семействе. Вскоре после смерти Бобби Роберт расстался с Флоренс. Их брак давно исчерпал себя, а в последние годы держался исключительно на любви к внуку.

— Если бы она в кого-нибудь влюбилась, тебе было бы неприятно?

— Ничуть! Я был бы счастлив. Это позволило бы мне хоть отчасти загладить собственную вину.

— О какой вине ты говоришь?

— Я никогда не любил Флоренс. Мы поженились из-за Эрика и оставались вместе, пока росли дети — Эрик и Джун. Кстати, жили мы не так уж плохо. Флоренс была и остается прекрасной любящей матерью.

— Наседка, оберегающая своих цыплят! — съехидничала Чарли.

— С тобой она была не слишком любезна, — нехотя признал Роберт, гадая, в какой мере его бывшая жена усугубила страдания юной сироты.

— Ну что ты! Она не сделала мне ничего плохого, — искренне возразила его собеседница. — Она просто меня не замечала. Хотя временами мои поступки заставляли ее нервничать.

— Это правда. Особенно то, как ты влияла на Эрика.

— А знаешь, что мне вспоминается чаще всего, когда я думаю о Флоренс? — неожиданно спросила Чарли. — Как она выбрасывала деньги в мусорное ведро. Однажды она при мне наводила порядок в кухонном ящике. Несколько монеток закатились в угол, и когда Флоренс на них наткнулась, то просто взяла их и выбросила. Мне бы такое и в голову не пришло!

— Когда-то я боялась Ориона, — призналась Дженет, глядя на звезды, поблескивавшие над коттеджем. Стояла тихая августовская ночь. Черное безлунное небо озаряли только звезды. Казалось, что их гораздо больше, а сами они ярче, чем в городе, где им приходилось соперничать с искусственными огнями.

— Почему? — удивился Росс.

— Я не знала, что он — всего лишь созвездие. Знала только, что он где-то в небе, огромный зловещий охотник. Я боялась, что в один прекрасный день он явится за мной, и даже пряталась от него под одеялом, — неторопливо промолвила Дженет, погружаясь в детские воспоминания.

— Я все время забываю, какая ты робкая, — улыбнулся Росс, целуя ей руку. — Робкая в жизни, смелая на сцене. Сочетание, которое не перестает меня интриговать.

— Робкая деревенская девочка из Небраски и пресыщенный городской плейбой...

— Плейбой?

— Таким, во всяком случае, тебя считали в театре.

— И сейчас считают?

— Нет. Теперь уже нет.

Два месяца назад Росс и Дженет стали жить вместе, и для их коллег это, разумеется, не было тайной.

— Ну, плейбой тоже взрослеют. За одного я даже могу поручиться. Пойдем. — Он помог ей встать и мягко повлек за собой в спальню. — Со мной тебе не надо будет бояться Ориона.

Они занялись любовью, как делали это всегда, начиная с той памятной ночи в марте. Так, как только и умела Дженет, — традиционно, робко.

Но сегодня Росс повел себя по-другому. Он вдруг начал целовать ее тело. Начиная от груди, скользнув по плоскому животу, он легонько коснулся губами пупка и переместился ниже, к заветному треугольнику курчавых волос...

Дженет окаменела и судорожно вцепилась ему в волосы.

— Росс, не надо.

Он недовольно отстранился. Ну вот, еще одно препятствие, очередной секрет, которым она не хочет с ним поделиться. Что-то, что отталкивает их друг от друга в тот момент, когда, кажется, невозможно быть ближе. Что-то, что явно имеет отношение к Марку.

— В чем дело?

— Я не... — «Не знаю, что ты делаешь и что должна делать я», — хотела сказать она и вдруг заметила, что он рассердился. Но почему?

— Ты не хочешь, чтобы я тебя любил? — спросил он с горечью.

— Хочу! Только...

— Только пока я держусь в границах дозволенного? Не посягаю на то, что предназначено другому? Как и твои чувства, кстати.

— Росс, опомнись! Что ты такое говоришь?

— Я говорю, — отчеканил он, вставая и начиная лихорадочно одеваться, — что нельзя выдавать себя дозированными порциями. Для этого у нас слишком серьезные отношения. С моей стороны по крайней мере. А с твоей, похоже, вообще ничего подобного нет.

— Куда ты собрался? — В ее голосе слышался такой испуг, что он на мгновение заколебался. Может быть, он неправильно ее понял? Может, дело вовсе не в Марке?

— Я ухожу. К себе. — Он намеренно выделил это слово, хотя с недавних пор стал называть свою городскую квартиру их домом. Тогда ему казалось, что они стали единым целым. И вот они разъединены. Опять.

— Росс, — прошептала Дженет ему вслед, едва сдерживая слезы. — Не уходи. Прошу тебя...

— С твоим новым расписанием жить можно, — одобрительно заметил Эрик.

Уютно свернувшись клубочком, Лесли сидела рядом с ним на диване. Прошедшие полтора месяца — с тех пор как она закончила работу в городской больнице Сан-Франциско и снова стала обычным ординатором — были чудесными. Пять ночей из шести они проводили вместе. И даже когда Лесли поздно возвращалась домой после дежурства, Эрик уже ждал ее. Он заботливо укладывал подругу в постель, ложился радом, и как только она просыпалась — среди ночи или утром, — они занимались любовью.

Вечера, свободные от дежурства, они тоже проводили дома, предпочитая сами приготовить нехитрый обед, чем менять драгоценные часы уединения на ресторан и шумное общество. Они читали вслух «Моби Дика», разговаривали и рано ложились спать.

— Угу. Жить можно. Но это не вся жизнь, — отозвалась Лесли.

— Ты хочешь сказать, что есть еще работа? — уточнил Эрик, целуя ее волосы. Они уже не раз обсуждали этот вопрос.

— Честно говоря, если бы ты перемежал повествование о нашем друге белом ките выдержками из медицинских журналов, я была бы вполне счастлива. Это помогло бы мне поддерживать профессиональную форму, — сказала она, кивая на груду постоянно накапливавшейся специальной литературы, на которую теперь не хватало времени.

— А что ты станешь делать, если я уткнусь в контракты, финансовые отчеты и сметы?

— Вздремну или приму ванну. А то сяду рядом — и просто буду наблюдать за тобой.

— Звучит вдохновляюще, — пошутил он и, помолчав, продолжил уже серьезно: — Ты думаешь, мы могли бы эффективно работать, находясь под одной крышей? Или для этого нам придется время от времени расставаться?

Лесли знала, что до встречи с ней Эрик отдавал любимому делу не только рабочие часы, но и вечера, и выходные. Иначе он не мог. Этого требовала сама работа и его натура. Да и о себе она могла сказать то же самое. Они оба принадлежали к числу людей, которые, придя домой, не оставляют дела за порогом, и оба не собирались меняться в этом отношении.