Росс должен был приехать в одиннадцать, но задолго до назначенного времени Дженет поняла, что поступила опрометчиво.

«Я его совсем не знаю. О чем мы будем говорить? Ну, о театре, о погоде. А потом? Жаль, что я... встретила Марка? Или что от этого у меня улучшилось настроение?»

Ее опасения оказались напрасными. Росс сразу взял нить беседы в свои руки.

— Какой прелестный домик! — одобрительно заметил он, оглядывая уютный коттедж. — Чей он?

— Хозяева живут чуть дальше. Сейчас их нет — уехали на праздники.

— Как ты его нашла?

— Просто свернула с дороги.

— Каким ветром тебя сюда занесло? Ведь это далеко от города.

— Я часто садилась за руль и ехала куда глаза глядят, чтобы отвлечься, после того как мы с Марком... — Она смешалась и покраснела.

— А что за теми холмами — сразу океан? — уловив ее настроение, мгновенно сменил тему Росс. Ему не хотелось, чтобы Дженет, как обычно, замкнулась в себе.

— Не совсем. — Она улыбнулась, оценив его деликатность. — Перед ним небольшая полоска земли, которая досталась мне вместе с домом. Мы можем там погулять, если у тебя есть время. Вид оттуда великолепный!

Исчерпав эту тему, Макмиллан принялся рассматривать фотографии, на которых Дженет была снята в разных ролях.

— И с этим сценическим багажом ты пришла на прошлогодний просмотр?

— Мне казалось, что этого достаточно. Я многому научилась в любительской труппе. Там никто не воображал себя примадонной, звездой. Мы были как одна семья.

— Многие звезды начинали с небольших площадок. Только характер у тебя совсем не «звездный».

Заговорили о детстве. Дженет с удовольствием отвечала на вопросы Росса и, в свою очередь, задавала ему свои. Какой-то момент показался ей забавным, и она улыбнулась. После этого Макмиллан сам старался выбирать эпизоды посмешнее, лишь бы снова увидеть, как устремленные на него серьезные серые глаза лучатся весельем.

После ленча они отправились на прогулку. Дженет показала гостю свои любимые места, в том числе эвкалиптовую рощу.

— Здесь я репетирую, — сообщила она, широким жестом обводя округлые зеленые холмы и поблескивающий внизу синий океан. — Удобно — никто не слышит, кроме чаек, кроликов и оленей.

— Спой что-нибудь, — попросил Росс.

Дженет смешалась и умолкла.

— Не могу, — призналась она после паузы. Каждый вечер она пела перед ним в театре, но здесь, в этом чарующем уголке, нехитрое занятие казалось чем-то очень личным, интимным. Когда-то она пела на кукурузном поле для Марка. Может быть, у нее еще будет случай продемонстрировать свое искусство перед другим слушателем? Пока она к этому не готова.

Росс не стал настаивать. Они двинулись вдоль берега. Холодный ветер играл их волосами, румянил щеки. Разговаривать стало трудно, и оба замолчали. Только сейчас Макмиллан с удивлением заметил, что Дженет принадлежит к тому редкому типу женщин, которые не тяготятся молчанием и не делают его тягостным для своих спутников. Она просто шла рядом, наслаждаясь окружающей красотой. От нее исходило какое-то умиротворение, которое передавалось и ему.

В пять она проводила его до машины.

— Спасибо за все, — сказал Росс, открывая дверцу. — С днем рождения!

Дженет улыбнулась и сделала крошечный, едва заметный шаг вперед. Этого оказалось достаточно, чтобы губы Росса жадно приникли к ее губам, теплым и мягким, а руки обняли стройное податливое тело, полное чувственного желания. Казалось, поцелуй длится век.

— Не хочется уезжать, — с трудом отрываясь от соблазнительного рта, прошептал Макмиллан. — Но надо. До завтра!

Он совсем забыл, что Стейси прилетает не на один день, а на неделю. Во всяком случае, так планировалось. Но ведь планы на то и существуют, чтобы меняться!

Медленно, шаг за шагом Джеймс и Линн снова влюблялись друг в друга. Порой они уверенно продвигались вперед, потому что оба этого хотели, но бывали дни, когда терялось то, что было только что приобретено, и цель казалась совершенно недостижимой.

По вечерам они обычно сидели рядом, держась за руки, и говорили, говорили. Днем, если Линн была дома, Джеймс звонил ей с работы, а когда она улетала с очередным рейсом, разыскивал ее в других городах, и они снова вели бесконечные разговоры.

На Рождество он позвонил ей в Даллас.

— Что случилось? — Ему не понравился голос жены — какой-то тусклый, безжизненный.

— Знаешь, о чем я думала весь день? — вопросом на вопрос ответила она.

— Нет. Расскажи, — попросил он, заранее зная, что не услышит ничего приятного.

— Ты ведь бросил курить из-за нее, да?

Он бы мог возразить, что сделал это не только ради Лесли, но и ради самой Линн. Но она бы все равно не поверила, поскольку давно безуспешно уговаривала его отказаться от вредной привычки.

— Можешь не отвечать. Это и так очевидно. Я весь день думала о вас обоих и злилась. Я не могу избавиться от этого чувства. Вчера мне казалось, что мы чего-то добились, а сегодня я снова очутилась там, где была, — с горечью призналась Линн. «И мне снова хочется уйти от тебя», — мысленно добавила она.

— Я тебя понимаю. Я сам на себя злюсь. Разница между нами состоит в том, что я уверен — больше такого не случится. В душе я это чувствую, но не могу заставить тебя мне поверить.

— Хотелось бы верить... — «Решение надо принять не позднее середины января. От этого зависит многое — моя жизнь, жизнь Джеймса и жизнь невинного существа, которое может пострадать, если я ошибусь». Линн вздохнула. Слишком тяжела ноша. — Давай сменим тему, иначе я сойду с ума.

Они заговорили о посторонних предметах — политических новостях, книгах, погоде. Любой разговор лучше молчания — он сближает.

Прошло три недели. По вечерам они вместе работали над новыми приключениями Моники — Линн писала, а Джеймс рисовал. Все казалось нормальным. Или почти нормальным.

После одного из таких вечеров он днем позвонил ей из офиса. Линн отвечала явно неохотно — он оторвал ее от письменного стола.

— Я тебе помешал?

— Нет. То есть да, — быстро поправилась она. — Еще как помешал, Джеймс! Я тут развлекаюсь с другом детства.

Она сама не заметила, как у нее это вырвалось, и со страхом ждала, что будет дальше. После короткой паузы Джеймс рассмеялся и шутливо пригрозил, что сейчас приедет домой и свернет этому приятелю шею.

В тот вечер, а затем всю ночь они занимались любовью — впервые после злополучного сентябрьского дня. Наутро Линн опять встала с ощущением ненависти к мужу, но чувство это прошло, прежде чем она успела рассказать о нем Джеймсу.

Еще через неделю Линн возвратилась домой вечером. Она отсутствовала два дня — выдался длинный, утомительный рейс. Джеймс сидел в гостиной. Шторы были опущены, отчего в комнате царил интимный полумрак.

Сердце ее учащенно забилось. По телу забегали мурашки от радостного предвкушения. Она сразу догадалась, что он задумал.

— Разденься, — попросил Джеймс, не трогаясь с места. Линн на мгновение закрыла глаза. Это была одна из ее эротических фантазий, которой однажды в порыве откровенности она поделилась с мужем. Смысл был прост — она полностью отдавалась ему, возбужденная его мужскими достоинствами и силой влечения.

Не важно, что она в этот момент делала — писала или стряпала на кухне. Джеймс должен был подойти, вынуть из ее пальцев перо, выключить духовку. Это была часть фантазии: когда им овладевало желание, все остальное переставало существовать. Линн никогда не говорила мужу «нет».

Потом он просил ее раздеться, а сам наблюдал, любуясь ее стройным телом. И вот она уже стоит перед ним обнаженная, загораясь ответной страстью под его страстным взглядом.

Для дальнейших событий существовало несколько сценариев. Иногда Джеймс, по-прежнему одетый, доводил ее до полного изнеможения. Иногда он тоже раздевался, но любил ее медленно, умелыми ласками гася ее нетерпение. А иногда жадно набрасывался на жену, как будто они только что встретились после долгой разлуки.