В эту осень они занимались в одной классной комнате.

Обычно Джеймс садился на пять рядов позади Лесли, чуть сбоку. Иногда она ухитрялась так скосить глаза, что видела его. Как правило, во время урока он смотрел в окно или равнодушно листал учебник.

Как-то в ноябре Джеймс весь урок что-то сосредоточенно писал на листке бумаги. Он ни разу не остановился, не поднял головы. Лесли видела, что он очень торопится, порой хмурится, что-то стирает и снова пишет. Теперь ей стало понятно происхождение его хороших отметок. Считалось, что он совсем не занимается. Нет, он занимался — короткими, энергичными рывками, полностью сосредоточившись, вот как сейчас.

Через некоторое время ей стало стыдно за свое подглядывание. Сам Джеймс, правда, этого не замечал, зато заметили некоторые ее подружки и удивленно подняли брови. Вдохновленная его прилежанием, Лесли взялась за перевод с французского, от результата которого зависела полугодовая отметка.

Когда прозвучал звонок, во всем классе трудились только они двое. Остальные ученики уже несколько минут назад предусмотрительно сложили тетради и учебники, чтобы не тратить короткую переменку на ерунду.

Лесли дописывала последнюю фразу, когда у ее парты возник Джеймс.

— Вот, — сказал он. — Это тебе.

И, протянув ей папку, быстро вышел из класса.

Лесли так изумилась, что не успела ничего сказать. Дрожащими пальцами она развязала тесемки.

Оказывается, Джеймс не писал сочинение по готорновской «Алой букве», не решал уравнение из высшей математики — он рисовал картину. Для нее.

На рисунке была изображена лужайка — та самая, которую он показал ей во время прогулки. Каждая деталь была воспроизведена с виртуозной точностью: стройные сосны, высокая росистая трава, поваленное дерево и три оленя, испуганно застывшие на краю поляны, величественные, настоящие королевские. Джеймс нарисовал все это карандашом, с соблюдением пропорций и мельчайшей нюансировкой светотени. Как ни странно, черно-белая картинка передавала и теплоту осеннего солнца, и изысканную красоту животных, и великолепие устремившихся ввысь сосен.

Неужели он художник? Даже неопытный и пристрастный взгляд Лесли распознал в творении Джеймса настоящий талант.

Благодаря этому рисунку память об охоте — их общее воспоминание — останется с ней навсегда. Он дает ей понять, что она не должна забывать.

Пальцы Лесли дрожали еще сильнее, пока она убирала подарок в папку и прятала ее в портфель. В этот день оставался еще один урок — история, и девочка поспешила туда.

Из того, что говорил учитель, она не уловила ни слова, хотя всем своим видом демонстрировала напряженное внимание. Больше всего на свете ей сейчас хотелось раскрыть папку, чтобы снова полюбоваться своим сокровищем.

Она оставалась внешне спокойной, но мысль ее лихорадочно работала. Зачем он отдал ей рисунок? Знает ли кто-нибудь, что он умеет рисовать? Как ей поблагодарить его? И когда? После уроков она идет плавать. Вот если бы перехватить Джеймса до того, как Алан увидит ее и предложит проводить в бассейн! Она могла бы попросить Джеймса отвезти ее туда на мотоцикле...

В следующий раз взглянуть на рисунок Лесли удалось только вечером, после того как она побывала в бассейне и согласилась пойти с Аланом на встречу бывших выпускников. В тиши спальни картинка показалась девочке еще прекраснее, чем в школе.

Лесли решила показать сокровище матери, своей лучшей подруге. Хотя они ни разу не говорили о Джеймсе после той памятной поездки — да и о чем было говорить? — Лесли понимала, что Сьюзен догадывается о ее чувствах. Правда, догадываться было особенно не о чем. Миссис Адамс знала одно: Джеймс существует и занимает важное место в жизни ее дочери.

— Мам, смотри, — сказала Лесли, входя на кухню, где хозяйка дома готовила чесночный соус.

Сьюзен торопливо вымыла и вытерла руки и лишь после этого взяла листок.

— Как красиво! Прекрасный пейзаж. Даже черно-белый, он передает все очарование и краски осени. И кто же автор?

— Джеймс, — ответила дочь. — На этой поляне мы были в тот день. А олени на рисунке — те самые, которых мы тогда видели.

Сьюзен слегка нахмурилась. Она вспомнила, какой восторженной и счастливой вернулась Лесли домой и как по прошествии недель это счастье постепенно улетучивалось. Джеймс ни разу не звонил с тех пор, никуда не приглашал Лесли. Было видно, что она разочарована, хотя старается это скрыть.

И вот сейчас лицо дочери светилось той же радостью.

— Давно он у тебя?

— С сегодняшнего дня. Джеймс нарисовал его на уроке. Красиво, правда?

— Да, очень.

— Мне кажется, его надо вставить в рамку, иначе он помнется.

— На Юниверсити-авеню есть хорошая мастерская. Можно отдать туда. Пожалуй, больше всего подойдет приглушенный кремовый цвет с зеленоватой окантовкой, — предложила Сьюзен, зная, что вкус у нее лучше, чем у дочери, и что та с вниманием отнесется к ее совету.

— Отлично! Может быть, сходим прямо сегодня? Наверное, они еще не закрылись.

— Но здесь кое-чего не хватает, — возразила миссис Адамс.

— Чего же?

— Подписи автора.

— Ты считаешь, Джеймс должен подписать рисунок? — удивилась Лесли.

— Разумеется, — подтвердила мать.

«Лучше бы он вообще не дарил ей ничего, — подумала она. — А еще лучше — не играл бы сердцем моей девочки». Короткого знакомства хватило, чтобы Сьюзен по достоинству оценила привлекательность Джеймса. Он, несомненно, отличался от других, был сложной, чувствительной натурой. Не то что ее наивная дочь.

— Разумеется, он должен его подписать, — уверенно повторила она.

На следующий день они увиделись на большой перемене. Прислонившись к стене, Джеймс читал школьную газету «Потомак». Всю ночь Лесли не сомкнула глаз, пытаясь придумать, как бы половчее поблагодарить его и попросить насчет подписи. Она боялась, что, несмотря на ее ухищрения, он все равно откажется.

— Джеймс...

— Привет, Лесли, — откликнулся он, складывая газету.

— Мне так понравилось! — выпалила она, забыв свои тщательно отрепетированные фразы. — Очень красиво. Спасибо!

— Пожалуйста, — сдержанно произнес он, но по глазам чувствовалось, что ему приятна ее похвала.

— Я и не знала, что ты так хорошо рисуешь, — продолжала Лесли, тщетно пытаясь выудить из памяти то, над чем размышляла ночью. Как назло на ум ничего не приходило.

— Это просто хобби.

— Все равно здорово.

— Мне кажется, ты не слишком разбираешься в искусстве.

— Ты прав, — ничуть не обидевшись, согласилась она. — Зато моя мама разбирается. Она работает со многими художниками по рекламе, пишет об этом статьи и так далее...

— Ты показывала его матери?

— Ну да, — с вызовом подтвердила Лесли. — Она считает, что у тебя отлично получилось.

Какое-то мгновение ее глаза напоминали холодные льдинки. Но вот Джеймс улыбнулся, пожал плечами, и лед растаял, превратившись в сияющую голубизну.

— И еще мама говорит... — Лесли запнулась, ожидая и страшась реакции Джеймса. — Она говорит, что рисунок нельзя вставить в рамку, пока ты его не подпишешь.

— Ты хочешь, чтобы я его подписал?

— Да. Прошу тебя, — робко попросила девочка.

— Хорошо.

Она достала из папки листок и протянула Джеймсу. Они зашли в класс. Сев за парту, он нацарапал в правом нижнем углу: «Джеймс. 1971 год».

— Спасибо, — прошептала Лесли, забирая рисунок.

— Пожалуйста.

Они опять вышли в коридор. Перемена подходила к концу, и там уже начали собираться ученики.

— Ты идешь на вечер выпускников? — небрежно поинтересовался Джеймс.

Лесли обмерла. Предстоящий бал был главным событием года. Он отличался от обычных вечеринок, куда парни и девушки приходили компаниями. На бал выпускников допускались только пары, причем места резервировались заранее. Пригласить туда девушку было все равно что назначить ей свидание. Неужели Джеймс хочет, чтобы она пошла с ним? Или просто проверяет, будет ли она там?

Лесли медленно склонила голову.