Данило достал из стопки несколько листов бумаги, положил их перед управляющим, подал ручку.
— Прошу писать в Петербург телеграмму. Как там, это му, еж тя заешь, Огрею.
Петчер догадался и написал адрес.
— Теперь пишите так: «Считаю себя виновным в гибели рабочих. Нужно обсудить вопрос о возможности оставления меня управляющим».
— Господин Данило, я прошу после слова «себя» разрешить написать слово «косвенно».
Подумав, Маркин махнул рукой:
— Ну, Ладно, валяй, пусть будет косвенно. Теперь пиши дальше: «С вашим предложением в части расценок согласиться не могу. Чтобы не затягивать переговоров с рабочими, сегодня я отдал распоряжение об отмене приказов, снижающих расценки. Считаю это справедливым. Я согласился также установить семьям погибших пенсии». Прошу подписать, — предложил Маркин. Петчер подписал.
— А теперь нужно написать еще вот что, — подумав, добавил Данило. — Это мы в Петербург посылать, пожалуй, не будем, оставим здесь на телеграфе: «Все это договорено на добровольных началах между управляющим и делегацией рабочих».
Данило взял ручку, поставил число и подписался.
— Прошу, господа, удостоверить своими подписями наше соглашение, — предложил он присутствующим.
Неожиданно за окном послышались крики приближающегося народа. Маркин кивнул Еремею:
— Поди посмотри, что там.
Через четверть часа Петчер с дрожью в голосе читал с крыльца приказ перед двумя сотнями лесорубов.
Впереди лесорубов, откинув назад голову, стояла высокая худая женщина. Голова ее была повязана небольшим ярко-красным платком. Рядом с женщиной топтался совершенно босой, в холщовой рубахе и дырявых посконных штанах высокий, очень худой мальчик. Он то и дело помахивал небольшой, очищенной от коры березовой палочкой, на конце которой была прикреплена красная ленточка.
— «Осознав несправедливость сделанного, — косясь на мелькавшую перед глазами ленточку, шепелявя и коверкая слова, читал Петчер, — я добровольно отменяю приказы о снижении расценок всем категориям рабочих. Назначаю на каждую шахту по технику, поручаю им ликвидировать бес порядки. Полностью принимаю требования о вознаграждении семей погибших. Разрешаю рабочим ловить рыбу там, где они захотят. Я не дам разрешения рубить лес вблизи завода…»
Прочитав приказ до конца и морщась от криков ликующих лесорубов, англичанин вернулся в кабинет. Там он увидел, что все присутствующие с недоумением смотрели на Рихтера, державшего в руках телефонную трубку.
— Что еще случилось? — уставившись на механика, нетерпеливо спросил Петчер.
— Нас обманули, мистер, — плачущим голосом закричал Рихтер. — Только сейчас звонил пристав Ручкин. Он, оказывается, жив. Спрашивал, не нужны ли вам полицейские? Ручкин просил передать, что когда они с урядником спустились в шахту, туда неожиданно упал механик Гартман. — Рихтер вытащил из кармана платок и вытер им пот со лба. — Есть предположение, что его кто-то столкнул, хотя все в один голос доказывают, будто это просто несчастный случай.
— Но кто же вам говорил другое? — негодуя, закричал Петчер. — Гартмана убили, полиция разбежалась или в шахту спряталась — один черт. Вы, господин Рихтер, большой трус.
Петчер негодовал, но, чтобы не быть смешным в глазах своих же подчиненных, решил не поднимать лишнего шума.
Глава девятнадцатая
В столице русского государства — Петербурге, в большом, богато обставленном особняке заседало правление общества кыштымских горных заводов. Англичане — их было трое из семи членов правления — чувствовали себя здесь хозяевами. Да и немудрено! Барон Уркварт, возглавляющий английскую компанию, ухитрился сосредоточить в своих руках почти весь капитал общества.
Первым на заседании выступил лорд Форис Морриссон. Напыщенный, самодовольный, он поднялся с кресла, достал из бокового кармана записную книжку, перелистал в ней несколько страниц и, найдя нужную запись, начал читать.
— Господа! Вы хорошо знаете, что такое Великобритания! О, это самое большое, самое могущественное государство в мире. У нас много угля, много стали, много машин..
Морриссон сверкнул маленькими глазками, перевернул в записной книжке страничку и, сморщив и без того морщинистое лицо, продолжал: — Но, господа, в Англии сейчас царит медный голод. Это самое большое зло, какое только может постичь столь великую нацию. Я думаю, мы должны это понять и сейчас же прийти на помощь англичанам. Я призываю вас, господа, продавать медь только английским фирмам.
«Подавай им всю медь», — нетерпеливо барабаня толстыми пальцами по столу, подумал заводчик Тимирязев, восседавший на председательском месте. Он уже давно кипел от бахвальства Морриссона. Привыкший к власти, он не мог смириться с тем, что англичане все прибирают к рукам, не считаясь с выгодами русских предпринимателей.
— Вам, мистер, — обратился он к Морриссону, умышленно не назвав его лордом, — хорошо известно, что в Рос сии сбыт всей меди находится в руках синдиката «Медь».
Хозяевами там всегда были немцы. Кроме того, не нужно забывать, что многие русские фирмы также заинтересованы в покупке нашей меди. В самом деле, — он поднял руку, сверкнув драгоценными камнями, — не ехать же за ней в Канаду! Исходя из этих двух соображений, я думаю, что ваше предложение становится совершенно неприемлемым, и убежден, что вы его измените.
Никто из англичан не ожидал такого отпора. Куда девалось их холодное спокойствие? Морриссон даже вскочил с места.
— Вы, господин Тимирязев, не согласны? Вы, очевидно, господин председатель, забываете, кто основной держатель акций. А куда поедут представители русских фирм покупать медь, в Канаду или в Чили, меня это не касается.
Я категорически требую, — повысил тон англичанин, — прекратить бесцельную дискуссию по этому вопросу. Я вношу предложение: завтра же сообщить синдикату «Медь», что мы подпишем с ними контракт только в том случае, если в нем будет указано о продаже всей нашей меди английским фирмам.
Тимирязев, однако, не сдавался. Промышленник не мог выпустить из своих рук источник огромных прибылей. Поэтому он решил прибегнуть к патриотическим чувствам соотечественников, напомнив им о значении меди в вооружении армии.
— Общество наше находится в России, и оно должно считаться с интересами своего государства, — сказал он в заключение.
Пока Тимирязев произносил речь, перед ним была положена записка:
«Дорогой Иван Ильич, при чем тут интересы государства? Пусть об этом заботятся министры. Это их обязанность, а мы деловые люди, наш девиз — дело. Вы совершенно напрасно спорите с Морриссоном. Не спорьте. Вы одиноки, все члены правления поддерживают его предложение».
Внизу стояла подпись Грея, за ней следовали подписи русских членов правления.
Поняв, что дальнейшая борьба бесполезна, Тимирязев объявил о принятии предложения Морриссона.
После перерыва Тимирязев отказался председательствовать, его место занял заместитель председателя Штоков.
Обсуждалось письмо Петчера, присланное со специальным курьером. Докладывал Грей.
В противовес сухопарому Морриссону, Грей был похож на большую пивную бочку, к которой пристроили ноги и голову.
— И вот забастовщики силой заставили нашего управляющего принять неприемлемые для нас условия, зверски убили лучшего специалиста — механика Гартмана. Местная полиция, во главе с приставом, оказалась неспособной обеспечить на заводе порядок. Я рекомендую членам правления, — обращая взор в сторону Морриссона, говорил Грей, — поручить лорду Форису Морриссону обратиться от имени правления к русскому правительству с просьбой о самом строгом наказании виновных в организации беспорядков. Мы должны указать властям на бездеятельность полиции; это несовместимо с заключенным недавно англо-русским соглашением. Я также прошу вас, господа, — морщины на его лбу собрались в гармошку, — поручить мне выбрать подходящий момент и вновь отдать распоряжение о снижении расценок, указав управляющему мистеру Питчеру на его некомпетентность в решении таких вопросов.
