Рихтер пришел в управу, почерневший от злобы. Ночью вспыхнул пожар на лесном и дровяном складах. Завод остался без дров, без крепежного материала.

— Они! Все это их рук дело, — бросая на председателя злые взгляды, говорил Рихтер. — Склады подожгли сразу в нескольких местах. Остались, значит, большевики, не всех собрал есаул. Церемонимся, а они вон что делают. По самому больному месту ударили.

У Кучеренко тряслись руки, лицо позеленело, однако, стараясь успокоить Рихтера, он неуверенно сказал:

— Может, это случайно. От неосторожности загорелось…

Большевиков в Карабаше сейчас как будто бы не видно.

— Не говорите, чего не знаете, — оборвал его Рихтер.

Не видно… А мне сегодня сказали, что Папахин в Кара баше появился. Это что, не большевик.

Кучеренко на миг замер, потом схватился за голову.

— Папахин? Да откуда он взялся? Вот еще беда на на шу голову. И когда только мы от них отмучаемся. То Ершов мутил всех, теперь — Папахин появился.

Сидевший у стола Якушев ехидно захихикал.

— А я что толковал вам. Сами расплодили… Растут могильщики, понимаете… Вот сегодня склады сожгли, а завтра до завода доберутся, нас прикончат. Спровадили несколько человек и думаете все… Без зеленой улицы все равно не обойтись, вот как, понимаете…

— Папахина надо найти, — предложил Хальников. — Поймать и голову набок свернуть.

— Найти бы не плохо, — согласился Кучеренко, — да вот как?

— Как, как? — передразнил председателя Якушев. — Выпороть каждого десятого, скажут.

На следующий день в Карабаше снова начались аресты. Опять пошли в ход кулаки, загуляла нагайка. Новая власть утверждала «демократию».

Но Папахина найти так и не удалось.

Карабашцы или молчали, или твердили: «Не знаем, не слыхали…»

Гроза разразилась с заходом солнца. От оглушающих, почти беспрерывных ударов вздрагивала земля, глухо шелестели листвой тысячи деревьев, попрятались птицы и звери.

Нужно было искать укрытия, и Алексей выбрал место под выступом скалы. Оно было прикрыто нависшей каменной громадой, а собранные сухие листья оказались хорошей подстилкой.

Дождь подошел плотной косой стеной. Отодвинувшись поглубже в укрытие, Алексей накрыл шинелью ноющие ноги и, сомкнув уставшие глаза, пытался оторваться от тяготивших его дум. Это ему долго не удавалось.

Но вот в голове все перепуталось, и Алексей увидел приближающуюся к нему мать. Потом она исчезла и появилась вновь. Так повторилось много раз. Обрадовавшись, Алексей хотел взять ее за руку, но она сделала знак, чтобы он лежал. У матери совсем седые волосы, резкие морщины на лбу и около рта. Нагнувшись к Алексею и гневно блеснув глазами, она глухо заговорила. Мать говорила, перемешивая речь с рыданиями и проклятиями. Но Алексей понял ее слова: «Это они виноваты, чужаки. Это их рук дело. Отомсти им, Алеша».

Мать тревожно обернулась, потом радостно заулыбалась подошедшему Даниле Ивановичу. Маркин с благодарностью пожал Марье руку, ласково погладил Алексея по волосам и, поправив на голове потрепанный картуз, сказал:

— Она права. Полчища чужаков хлынули на нашу землю. К ним офицерье, буржуазия, кулачье потянулось.

Снова хотят кровь сосать из нас. На вот винтовку. Я тоже с тобой пойду. Раз подниматься, значит всей силой навалиться надо, раздавить эту подлую гадину.

Данила Иванович хотел сказать еще что-то, но между ним и Алексеем встал Захар Михайлович. «Значит, жив он, — обрадовался Алексей, — тоже, наверное, за винтовку возьмется. Теперь не пропадем». Но Ершов тут же исчез.

На место матери и Маркина сейчас же встал Петчер и есаул.

— Он отобрал у меня землю, а самого столкнул в шахту, — показывая на Алексея, жаловался есаул. — Что я должен с ним делать?

— Таких нужно уничтожать, всех до одного, — прохрипел Петчер, — превратить в навоз.

Есаул недовольно хмыкнул, со злобой посмотрел на Петчера.

— Это только легко сказать. Я давно занимаюсь уничтожением большевиков, а их становится все больше и больше.

— Но теперь им пришел конец, — продолжал Петчер.

Мы завалим вас оружием и золотом. Вы должны или умереть, или уничтожить их. Этого убей сейчас же, ведь он один из главных наших врагов.

Есаул выхватил из ножен красную от крови шашку, на Алексея дохнул противный, горячий запах.

— Он уже мертвый, — крикнул есаул, взмахивая шашкой.

Алексей вскочил в испуге. Перед глазами оскаленная морда зверя. Испугавшись, волчица неуклюже повернулась и, взвыв, наметом пошла на бугор. Алексей схватился за наган, но стрелять не стал. Погрозив кулаком убегающему зверю, радостно крикнул:

— Дура! Жив я, жив! Дура!

Гроза прошла. Наступило ясное летнее утро. Щебетали птицы, хлопотливо постукивали дятлы. Тихо шелестел обмытый дождем лес. Алексей встал, внимательно осмотрелся и только потом подошел к ручью умыться. Затем пошел едва заметной тропинкой.

К самому обеду в Гавриловку приехало пятеро вооруженных людей. Кликнув ребятишек, игравших в бабки около церковной ограды, один из приезжих спросил:

— А ну, огольцы, покажите, где у вас тут Совдеп.

Самый старший, мазнув пальцем под носом и оттолкнув подбежавших товарищей, крикнул:

— А вон, дяденька, там. В поповом дому.

Подводчик свернул за угол и, не выезжая на дорогу, стороной подъехал к большому, крытому железом дому.

Тот же из приехавших, кто спрашивал про Совдеп, вытащил из голенища блокнот и, пососав огрызок карандаша, написал подводчику расписку. Потом прибывшие взяли из телеги оружие и, громко переговариваясь, ватагой пошли в ворота.

В Совете кроме председателя Никиты Мальцева, попыхивая самосадом, сидели постоянные обитатели его — Михаил Редькин и Семен Пронин. Завидя идущих по двору людей, Редькин качнул растрепанной рыжей головой и, обращаясь к рассматривающему небольшую серую бумагу председателю, скороговоркой выпалил:

— Гляди! Микита! С ружьями к нам кто-то. Уж не из коммунии ли? Вот бы хорошо.

Никита торопливо сунул бумажку в стол, спрятал в карман лежащий среди стола холщовый кисет и, отодвинув черепок с чернилами, одернул длинную рубаху.

— Далась тебе эта коммуния, Михаил, как попу обедня.

— А ты слышал, как вчерась аратель из города баял про коммунию-то. Это, брат, не жизнь, а масленица…

Мальцев отмахнулся.

— Хватит, хватит, Михаил, потом, — и снова одернул рубаху.

Поздоровавшись с председателем, старший группы приехавших важно оправил висевший на ремне наган и, подавая ему небольшую бумажку, отрекомендовался:

— Командир пятой группы продотряда Харин. За хлебцем к вам, товарищ председатель, приехали! Городу хлеб нужен. Продразверстку будем проводить…

Мальцев скосил прищуренные глаза на гостей, скользнул пальцем по пушистым усам и, не торопясь, ответил:

— Ну что ж? Милости просим. Мы вас давненько поджидаем. Толковали даже не раз об этом. Да не так это просто. Мужики товаров просят, за деньги продавать не хотят хлеб.

— Керосинчику бы, соли, ситчику, если можно, — вставил Семен.

Харин согласно качнул головой.

— Оно, конечно, не плохо бы товарообмен. Да сами понимаете, где их взять, товаров-то, если заводы стоят. Не хотят рабочие без хлеба работать. Хоть убей, не хотят. На голодуху, говорят, заводы не пустишь.

Пронин поскреб щетинистую щеку.

— Хм! Не хотят? А мужик, значит, давай и давай. Как дойная корова…

— Что же делать, надо, — хмуро ответил Харин.

— Оно, может, и надо, — не унимался Семен, — да мужики-то тоже себе на уме. Без ситца, скажут, и зерна не дадим.

Харин резко повернулся к Семену, взмахнув кулаком, отрезал:

— Хватит болтать! Ишь чего захотел! Я не шутить при ехал. Вот он, ситец, — показал он на поставленные в угол продотрядниками винтовки, — если кто больно заупрямится, этим ситцем наделять будем. Контрреволюцию разводить не позволим…