— Ни с кем. Офицер вскочил.

— Хочешь в карцер?

Алеша еще ниже опустил голову.

— Последний раз тебя спрашиваю, с кем ты был связан в городе?

Алеша выпрямился, посмотрел офицеру в глаза и твердо ответил:

— Ни с кем.

Чем больше горячился офицер, тем тверже отвечал Алеша. Он видел, что у следователя нет никаких доказательств, и настаивал на своем.

Убедившись, что таким путем ему ничего не добиться, офицер вызвал надзирателя и приказал:

— Запереть в карцер.

Провожая Алешу, пожилой, с длинными волосами надзиратель ворчал:

— Мало тут людей набито, так ребятишек еще. Ему в чурки на улице играть, а он его в карцер. Нашел тоже преступника.

— Карцер — это плотно заколоченный гроб с маленьким отверстием у потолка. Разница только в том, что здесь человек не лежит, а стоит. Пошевелиться можно лишь с трудом, но повернуться нельзя. Через полчаса у Алеши заныла поясница. Сначала он надеялся, что это пройдет. Попытался стоять то на одной ноге, то на другой, но от этого стало еще хуже. Стараясь как-то отвлечься, Алеша стал думать о доме, о семье. «Они ведь даже не знают, где я, — вздыхая, говорил он себе. — Думают, что я работаю, деньги получаю. Купил себе обувку, одежу».

Все это время Алеша редко писал домой. Положение его было бедственным и писать он об этом не хотел. Когда ему становилось особенно трудно, он шел обычно к повару и спрашивал, как тот думает: свергнут в этом году царя или он дотянет еще до следующего года? Сначала повар говорил, что царский режим может продержаться еще и год и два. Но как-то недавно на подобный вопрос ответил:

— Войной, браток, запахло. А вооружат народ, так он им моментом голову отшибет. — И весело добавил: — Не горюй, Алеха. Скоро заживем!

Потом он стал думать о положении, в котором оказался сейчас. «Может быть мне лучше бы отпереться от поездки сюда, на недосуг сослаться, или сказать, что сноровки для такого дела нет. Поди-ка спокойнее было бы. Неужели я сплоховал? — стараясь упереться локтями в стенки, чего ему никак не удавалось сделать, продолжал думать Алеша. — Вон другие тоже ведь видят, как над нашими галятся, а сами и ухом не ведут, живут себе поживают, как будто бы их это и не касается».

От горьких мыслей Алешу на какое-то время отвлекла боль во всем теле. Но вскоре вспомнился разговор с Захаром Михайловичем, когда он провожал его на железнодорожную станцию.

— Будет наша победа, обязательно будет, — говорил тогда Ершов, — соберется трудовой народ с силами, да так стукнет, что и мокрого места не останется от мучителей.

А у таких, как ты, сапоги будут. Школ понастроим. Инженерами вас сделаем. Врачами, учеными.

Потом он вспомнил наказ умирающего отца:

— Отомсти им за меня, Алеша, за всех нас. Помни, пока не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет.

Да и жить, когда другие мучаются, стыдно.

Алеша вздрогнул всем телом, крепко сжались кулаки.

— Это я сослепу так подумал, — со злостью выкрикнул Алеша, — сам ведь дал слово Захару Михайловичу, что выручать его буду. И буду! Буду! — закричал Алеша. — Больше Алеша ни о чем думать не мог. Боль становилась невыносимой. Тело обливалось потом, во рту горело. Он боялся закричать. Боялся показать свою слабость. После долгих мучений он уперся в дверь. Стало легче. На какое-то время мысли оборвались. Потом он увидел подошедшего к нему следователя.

— Эй, ты! Барга несчастная, — закричал следователь. — Дай-ка дорогу, я пройду.

— Я на шестерку проигранный, а не барга, — со злостью ответил Алеша, загораживая дорогу. — Здесь тебе не пройти.

— Мне нужно, посторонись, — настаивал следователь.

Алеша вынул из кармана колоду карт, показал офицеру шестерку.

— Нет. Не пройдешь, — решительно заявил он. — Здесь шестерка. Когда в пьяницу играют, она туза бьет.

Он чувствовал, как на него лили воду, сажали на скамейку. Рядом кто-то бормотал:

— Шесть часов продержал негодяй мальчишку. Шутка ли дело? Собака и та не выдержит, подохнет.

Когда Алеша открыл глаза, он увидел стоявших в стороне и о чем-то недовольно переговаривающихся надзирателя и стражника.

Наутро его снова вызвали на допрос. — Ну что, — злобно спросил офицер, — узнал, что такое карцер?

Алеша не ответил.

— Надеюсь, теперь перестанешь геройствовать? Садись и отвечай, — показывая на стул, предложил следователь.

Алеша продолжал молча стоять.

— Будешь ты в конце концов говорить?

Алеша хотел сказать «нет». Но не сказал и этого.

Все дальнейшие попытки офицера заставить Алешу отвечать ни к чему не привели.

— Хорошо же, — пригрозил офицер. — Раз так, будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь.

Время шло. Следователь, казалось, забыл даже думать б своем молодом узнике. Партию каторжан вместе с Ершовым и Папахиным давно отправили на ближайшие рудники — новое место каторжных работ, а следствие о попытке к их освобождению все еще продолжалось. Находясь в общей камере, Алеша познакомился со многими заключенными. Через тюрьму без конца проходили ссыльные. Их гнали со всех концов необъятной России. Гнали в далекую Сибирь, на Камчатку. Однажды ночью привели особенно большую партию. Алеше пришлось даже потесниться на нарах. Каково же было его удивление, когда, проснувшись утром, он увидел около себя Маркина. От радости у Алеши заблестели глаза.

— Это вы, Данила Иванович?! — хватая его за обе руки, спрашивал. Алеша сквозь слезы. — Как же вы сюда попали? Неужели тоже в ссылку?

— Да, Алеша, в ссылку, — с грустной улыбкой отвечал Маркин. — На десять лет в Якутск.

— За что же?

— Начальству виднее: Захотели, и без вины виноватым сделали. В наше время от тюрьмы честному человеку не уйти. — Данила Иванович задумчиво посмотрел на Алешу. — Ну, а ты как сюда попал?

Алеша рассказал Маркину все, что с ним случилось за последние полтора года. Слушая этот нехитрый рассказ, Маркин с гордостью смотрел на Алешу. Потом привлек его к себе и, гладя длинные волосы, сказал:

— Рать молодая растет!..

Алеша удивленно поднял глаза.

— Да, да, — продолжал Маркин. — Как в сказке! Разрубили двух воинов пополам, а их четверо стало. Четырех разрубили, восемь сделалось, и так, чем больше рубили, тем больше росло войско, пока злодеи не испугались и не бросились наутек.

Маркин умолк и долго сосредоточенно смотрел куда-то вдаль.

Алеша с любовью смотрел на Маркина, жался к нему, как к близкому, родному человеку.

В камере было тесно и шумно. Заключенные, разбившись на группы, обсуждали один и тот же вопрос: о неизбежности скорой войны. Один из надзирателей вчера тихонько сказал, что повсюду началась тайная мобилизация, что скоро будет объявлена амнистия.

Слушая разговоры об амнистии, Алеша вопросительно смотрел на Маркина, но тот хмурился и молчал. А когда Алеша спросил, что он об этом думает, ответил угрюмо:

— Не люблю болтать прежде времени. Поживем, увидим. Скорее всего, уголовных освободят, а нашего брага еще крепче на замок запрут.

— А вдруг и нас в солдаты заберут?

— Эге, брат, многого ты захотел, — засмеялся Маркин. — Дай тебе оружие, а ты его возьмешь да против царя-батюшки и повернешь. А то солдатам глаза на правду откроешь.

После завтрака им удалось устроиться у подоконника. Алеша снова попросил, чтобы Данила Иванович рассказал, за что его ссылают в Сибирь.

— Это, брат, длинная история, — вздыхая и, как видно, стараясь восстановить в памяти все детали этой истории, задумчиво ответил Маркин. — Поработать пришлось нам немало. Много товарищей спасли мы, Алеша, за это время, но немало их и потеряли. Мне вспоминается, что, когда Смирновскую закрыли, вы, кажется, домой с отцом ушли? Заболел тогда Михаил?

— Умер он, — печально сообщил Алеша.

— Знаю. Так вот, когда шахту отремонтировали и начали подбирать рабочих, сразу почувствовалось неладное. Под разными предлогами чужаки начали стягивать туда всю нашу организацию. Комитет выжидал. И кто его знает, сколько бы времени мы находились в раздумье, если бы не помог один неожиданный случай.