— Зря не веришь. Оставайся ночевать, увидишь.

Алексей непонимающе посмотрел на хозяина.

— Туда всех их водят… Сегодня тоже вот-вот привезут, а ночью прихлопнут. Вон, кажись, едут, легки на помине, — показывая в окно, сказал хозяин.

Алексей не торопясь подошел к окну. Во дворе остановились пятеро саней. Из них вытащили одиннадцать изуродованных человек. Солдаты прикладами столкнули, а некоторых просто сбросили в подвал, заперли дверь на замок и, оставив пять человек охраны, засобирались обратно.

Руководивший всем этим делом офицер что-то долго говорил оставшимся в охране солдатам, потом накричал на уезжающий обратно конвой и в конце концов, сделав знак своему кучеру, чтобы подождал, пошел в горницу.

Яков Степанович познакомил офицера с представителем белой армии и один за другим налил ему два стакана — самогона. Потом, продолжая выпивать, все трое с удовольствием слушали рассказ Алексея о благородных качествах адмирала Колчака, о его твердости при подавлении восстаний и больших полководческих способностях. Когда Алексей снова рассказал, как жестоко было подавлено восстание в Омске, офицер шумно вздохнул и, как бы оправдываясь, сказал:

— Молодцы! А у нас не получалось. Руки твердой не было. Каждый в свою сторону тянул, да теперь, слава богу, кончилось это. Через несколько дней решительное наступление будет. Подошел бандитам конец.

Яков Степанович ехидно улыбнулся.

— Не первый раз наступаете, может, и опять не последний. Кто знает, как потянет дело. Вдруг так же, как раньше…

— Нет, Яков Степанович, теперь наверняка, — ответил захмелевший офицер. — Сила собралась во какая… Наш батальон только в заграждении, и то ему отводят всего три версты, а там, где наступать будут, у Златоуста, говорят, больше четырех тысяч.

— Наступают четыре, а их может быть пять, что тогда? Опять провал? — не унимался Яков Степанович.

— Их осталось всего несколько сот человек.

— Кто их считал, — недовольно проворчал хозяин. — Сегодня несколько сот, завтра несколько тысяч. Разве так не было.

Офицер засмеялся пьяным смехом. Стукнул кулаком по столу.

— Вон тех, что в подвале, думаете, мы зря пытаем?

— Они вам так правду и сказали, — ввязался в разговор молчавший до сих пор торговец. — Сам надыся рассказывал про еврея.

Офицер выпил стакан самогона, дважды крякнул и, закуривая, продолжал:

— Не все такие, как этот подлюга Исаак Шнеерзон.

Еврей тут один, — пояснил он Алексею, — буфетчик с соседней станции. Мы его давно караулили, а потом цап и в амбар. Стал я его допрашивать, добром вначале, плачет, как ребенок, но не признается. Ну, думаю, погоди, если ты от простого допроса трясешься, то посмотрим, что от тебя будет, когда шомпола в ход пойдут?

— Вот как можно в человеке ошибиться, так и не заговорил ведь, — вставил Яков Степанович.

— Нет! Так и молчит, стерва. На спине сплошное мясо, волос ни одного, глаз вытек, все равно стоит на своем: «ничего не знаю», как окаменел…

— Что ж! Не пойман — не вор, — допивая самогон, сказал Алексей. — Побьетесь, да и отпустите. Может быть, он и в самом деле ничего не знает.

Офицер снова хлебнул самогона, криво улыбаясь, сказал:

— Отпустим сегодня ночью. Уйдет и больше никогда не вернется.

Алексей поднялся из-за стола.

— Ну, хозяин, пора сделку завершать.

— Дело за тобой, выкладывай задаток и кончено.

— С собой казенных денег не вожу, — чуть качнувшись, сказал Алексей. — Давай лошадь, через час денежки будут здесь.

— Со мной поедешь, — предложил совсем опьяневший офицер, — я довезу.

— У вас ведь дело здесь, — заметил Яков Степанович офицеру.

— Дело не сейчас. Командир на именинах сегодня. Приедем поздно вечером.

— Я приеду скоро и вас здесь подожду, — с трудом одеваясь, сказал Алексей, — хочется посмотреть, как вы с ними расправляетесь. А заодно с Яковом Степановичем трахнем еще на похмелье.

— Ты только приезжай скорее и денежки вези, а это будет… — Яков Степанович взялся за бутыль.

— Давайте тяпнем на дорожку. За скорую встречу и за помин тех, — и офицер качнул пьяной головой в сторону подвала.

Карпов сдержал слово. Меньше чем через два часа, когда рабочие мастерских разошлись по домам, он вернулся на двух подводах с охраной в шесть человек.

Рассчитавшись с подводчиками и выпроводив их за ворота, он допросил у Якова Степановича разрешения поместить свою охрану в том помещении, где находились свободные от караула солдаты.

Унтер-офицер пытался было возражать, но Яков Степанович только махнул рукой.

— Ладно! Здесь тепло. Хватит места всем. — И, не раз говаривая больше, пошел к себе.

Как только хозяин скрылся за дверью, Карпов сбросил тулуп, подошел к сидящим за чаем солдатам и, распахнув борчатку, выхватил из кармана револьвер:

— А ну, подымай руки! — скомандовал он колчаковцам, взмахнув револьвером.

Под дулами еще шести наганов солдаты вытянули руки вверх и, не сопротивляясь, дали себя связать веревками. Связывая солдат, Карпов предупредил:

— Смотрите, если пикните, сейчас же пулю в лоб. Будете молчать, не тронем.

Растерявшимся колчаковцам было не до крика.

Покончив с первой частью дела, Карпов подошел к окну и, прицелившись, сквозь стекла выстрелил в стоявшего на посту часового. Потом связали ничего не понимающих, трясущихся Якова Степановича и сторожа. Их заперли в одной комнате с солдатами.

— Это тебе вместо задатка, — не скрывая ярости, сказал Алексей, показывая на веревки.

Спустившись в подвал, Алексей стал поздравлять арестованных со спасением от казни. Но они не верили. И только после того, когда их вывели из подвала и показали связанных белогвардейцев, они со слезами на глазах начали обнимать своих спасителей.

Двое из арестованных, пожилой Пирсон и еще изможденный немолодой буфетчик Шнеерзон, остались лежать в подвале. Пытки окончательно надломили их здоровье. Избитые, истерзанные, они не могли подняться с грязного пола.

С часу на час могли появиться белогвардейцы. Карпов спешил. Надо было как можно дальше уйти в лес, пока колчаковцы еще не обнаружили своего промаха.

Некоторое время переговаривались о том, что делать с изувеченными людьми. Устроить носилки и нести их, проваливаясь по колено, а местами по пояс в снег, было не под силу. Но и оставить еще живых товарищей на растерзание белогвардейцев было невозможно.

По предложению Алексея решили взять с собой подводу. Вытащили из-под навеса сани, вывели из стойла хозяйского рысака и, положив больных в сани, стали собираться в путь.

— Повезем, — укрывая стариков тулупом, сказал Алексей. — Таких не бросают.

На сани положили отобранные у солдат пять винтовок, собрали все, что было съестного, захватили несколько топоров, две пилы, лопаты и целиной двинулись в лес.

Подъем на первую гору преодолели успешно, хотя и очень медленно. Спустились с горы тоже благополучно, но тут выяснилось, что освобожденные из белогвардейских лап люди не могут двигаться дальше без еды и отдыха. Но все понимали, что спасение только в движении вперед. Решили посадить особенно уставших в сани. В помощь лошади впряглись те, кто имел еще силы. Ровный с виду покров снега на самом деле был далеко не одинаковым.

На горах, особенно на вершинах, снега было мало. Тащить воз было трудно. Вязья саней то и дело упирались в камни, пни и валежины. Зато в межгорьях и лощинах снега было навалено так много, что надо было прорывать дорогу лопатами и протаптывать ногами и только потом двигаться.

Все это тормозило движение, изматывало людей и коня.

К полудню лошадь совершенно выбилась из сил. Ее пришлось бросить. Теперь сани тащили на себе. Хорошо, что немного отдохнувшие больные поднялись на ноги. Идти им было трудно, подкашивались ноги, перед глазами расплывались красные круги, но все же они потихоньку двигались вперед.

Преодолев подъем на очередную гору, Карпов решил сделать привал. Усевшись на валежину, люди с жадностью набросились на еду. Потом не менее жадно затягивались махоркой. В глазах у каждого искрилась надежда: может быть, колчаковцы не организовали погони, и отряд доберется до партизанского лагеря. Однако не успели двинуться, как на противоположной горе, где они были два часа назад, появились три белогвардейца.