Заметив отдыхающих людей, белогвардейцы повернули обратно, очевидно, стремясь как можно скорее предупредить командира своего отряда о близости противника.

С этого момента между отрядами началась напряженная борьба за выигрыш каждой сажени.

Группе Карпова нужно было во что бы то ни стало не допустить сближения, по крайней мере еще в течение четырех или пяти часов до наступления ночи. Отряду белогвардейцев, наоборот, за это время нужно было во что бы то ни стало нагнать противника и уничтожить его. Командир колчаковцев понимал, что с наступлением темноты его отряд теряет преимущество и может быть уничтожен. — Отложить преследование до следующего дня тоже нельзя было. За ночь противник уйдет в контролируемую партизанами зону. Соваться туда с тридцатью бойцами, вооруженными одними винтовками, было бессмысленно.

Пока колчаковцы преодолевали гору, на которой их авангард заметил противника, партизаны спустились в лощину, пересекли речку и начали подниматься на следующий перевал. До вершины перевала было не менее четырех верст. Хотя гора и была пологой, но лес и большое количество буреломов сильно затрудняли движение. Идущим впереди бойцам становилось все труднее отыскивать проходимые места в хаосе камней и бурелома.

Так в мучительно медленном движении прошло еще два часа. За это время белогвардейцы перевалили гору и прошли еще половину пути отряда, поднимающегося на перевал. Теперь расстояние между противниками не превышало нескольких сот сажен. Останавливаясь, колчаковцы то и дело обстреливали карповскй отряд. Пули все чаще и чаще щелкали по деревьям, хотя вреда пока не приносили.

Алексей видел, что белогвардейцы настигнут его отряд раньше, чем он дойдет до перевала и раньше, чем наступит ночь. Понимали это и колчаковцы. Чтобы не упустить противника, они перестали тратить время на стрельбу и шли теперь не останавливаясь, стремясь сблизиться на такое расстояние, когда дальнейший отход преследуемых будет невозможен.

Подходило время решительных действий, и Алексей принял решение. Он подозвал к себе трех бойцов, приказал им взять винтовки, сблизиться с белогвардейцами и открыть по ним стрельбу. Этим он хотел внести в ряды колчаковцев замешательство и на какое-то время затормозить их движение.

Замаскировавшись за камнями, бойцы приготовились встрече. Ждать пришлось недолго. Через несколько минут из ельника показались два белогвардейца. Несколько метких пуль из засады, и солдаты повалились в снег. Колчаковский офицер решил, что преследуемый отряд остановился, чтобы дать бой. Он знал, что у противника только пять винтовок и столько же револьверов. Имея больше чем тройное превосходство, командир повел колчаковцев в атаку.

Когда послышались крики наступающих, Алексей остановил отряд. Двигаться дальше было нельзя. Это видели все. Сгрудившись около командира, люди тревожно прислушивались к стрельбе.

— Товарищи! — обратился Алексей к уставшим друзьям. — Нам нужно еще тридцать или сорок минут. У нас пять винтовок. Пусть выйдут вперед самые смелые. Пусть они преградят врагу дорогу. — Алексей умолк, медленно обвел взглядом окруживших его товарищей. Он ждал ответа.

Ждал, что скажут стоящие на краю могилы люди.

И вот с саней поднялись Пирсон и Шнеерзон.

— Это должны сделать мы, товарищ командир, — едва удерживаясь на ногах, сказал Шнеерзон, показывая на Пирсона. — Они не пройдут, идите, мы останемся.

Напрасно протестовал Алексей и возражали другие члены отряда, решение стариков было непреклонным.

Видя, что ему не уговорить людей, решившихся на смерть ради спасения товарищей, Алексей дал им винтовки, укрыл их за двумя камнями, сзади расположил трех только что отступивших бойцов и, горячо распростившись с остающимися, повел передохнувших людей к перевалу.

Колчаковцы были совсем рядом. Увидев, что отряд снова двинулся в гору, они бросились вперед. Но под ноги атакующих полетели гранаты, защелкали выстрелы. Загорелся неравный бой между несколькими десятками белогвардейцев и горсткой красных бойцов, решивших закрыть своими телами дорогу к перевалу.

Руки Пирсона умело держали винтовку. Он не торопился, стрелял редко, но без промахов. В свое время Пирсон был солдатом. Служил в колониальных войсках, его заставляли стрелять в людей, ничего худого не сделавших его родине. Потом он понял это и отказался стрелять. Тогда у него отобрали винтовку и посадили в тюрьму. Там нашлись люди, которые сумели объяснить ему многое из того, что он раньше не понимал. Освободившись из тюрьмы, Пирсон ездил в Америку, был в Канаде, потом приехал в Россию. Здесь стал социалистом и вместе с русскими рабочими вел революционную работу. И вот он в бою. Хорошо, что ему не изменяют глаза и умело действуют руки. Из-за сосны показался белогвардейский офицер. Пирсон нажал курок, и белогвардеец повалился навзничь. Но вскоре вражеская пуля сразила старого коммуниста.

Шнеерзону никогда не приходилось стрелять, но сейчас он стрелял. Перед затуманенными глазами старика пробежали наиболее запомнившиеся картины жизни, беспросветной нужды, непосильного труда, лишений и издевательств. Почти ребенком начал он работать подмастерьем у сапожника. Его били, морили голодом, но Исаак был молод и не унывал. С большим трудом он все-таки скопил немного денег и купил домишко. Потом женился, а через год родился сын. В дом пришло счастье, добытое ценой молодости. Но оно оказалось настолько кратковременным, что он не успел даже к нему привыкнуть. В девятьсот шестом году, весной, вернувшись из города, Шнеерзон не нашел ни дома, ни семьи. В соседнем дворе под окровавленной рогожей лежали его жена и сын, убитые черносотенцами. С тех пор он метался по необъятной России, ища выхода из тупика, в который загнала его проклятая жизнь. А она все больше и больше издевалась над ним, душила его и каждый день сталкивала с новыми обидчиками. Не скоро понял Исаак Шнеерзон, кто был действительно виновник всех его несчастий, но поняв, твердо встал на путь борьбы за справедливость. И вот он бьется с врагом, готовый умереть в неравном сражении.

Со всех сторон с блестящими штыками, со стреляющими винтовками на него лезут те же палачи, что отняли у него жену и сына. Их осталось небольшая кучка, но они совсем рядом. У Шнеерзона нет больше патронов, он вылез на камень. Враги рядом.

…Прошитый несколькими пулями, Шнеерзон, падая, схватился за гранату. Грохнул взрыв., Оставшиеся в живых белогвардейцы отпрянули от него. А он лежал, навалившись всем телом на мертвого Пирсона, как бы закрывая его от врагов.

Трое других продолжали стрелять из-за камня повыше. Больше половины белогвардейцев были убиты, а дорога, за которую они бились с горсткой смельчаков, все еще была закрыта.

Медленно наступала ночь. На западе потухала вечерняя заря. На верхушках деревьев меркли ее последние блики, уступая место ползущей снизу темноте.

…Через сутки разведчики вернулись на свою базу и стали готовиться к переходу на соединение с Красной Армией.

Алексей поехал в соседний отряд, который решил самораспуститься и разойтись по домам.

Выслушав Алексея, командир отряда долго молчал. Встряхивая огненным чубом, сердито кашлял. Потом еще раз сильно встряхнув чубом, сказал:

— Надо собрать бойцов. Пусть решат.

— Но командир вы, — строго сказал Алексей.

— Да, но у нас в отряде другие порядки и законы, чем у вас, — эсеровские.

Алексей понял, что говорить по этому вопросу с отрядом, где преобладало влияние эсеров и анархистов, бесполезно. Члены отряда, по разным причинам не соглашающиеся с колчаковцами, еще больше не хотели пойти к красным.

Когда люди собрались, Алексей стал просить, чтобы отряд передал им все, что он вынужден будет бросить.

Вперед вышел человек с густыми косматыми бровями. Сняв с рук варежки, он сунул их под мышку, разгладил бороду и, обращаясь к своему командиру, спросил:

— Скажи прямо: мы будем возвращаться сюда али нет?

Командир нехотя посмотрел в сторону спрашивающего и также нехотя ответил: