Озверевший блюститель порядка выхватил из-за пояса плеть и стал хлестать Сашу по ногам.

— Ах, подлюга! — яростно закричал Саша. — Ты так? — И, подавшись вперед, что было силы ударил урядника каб луком по голове.

Подоспевший в этот момент пристав Ручкин поднял наган и выстрелил в оратора.

Саша пошатнулся, схватился рукой за грудь, но тотчас выпрямился и, пересиливая боль, поднял вверх руку. Площадь замерла.

— Товарищи! — зажимая рану, прошептал Саша..

Смерть палачам рабочего класса! Смерть угнетателям!..

Защелкали беспорядочно выстрелы. Началась свалка. Через час завод полностью находился в руках бастующих. В схватке было ранено несколько рабочих. Урядник и один стражник убиты. Пристав Ручкин и Петчер успели бежать, а Плаксин, Жульбертон и еще несколько стражников и полицейских были пойманы рабочими и заперты в каталажку.

На похороны Саши Каурова пришли почти все рабочие завода; соседние предприятия прислали своих делегатов.

Возбуждение рабочих дошло до наивысшего накала.

Когда завернутый в красный кумач гроб установили около могилы, к нему подошел Мартынов. Он остановился у гроба и, опустив голову, долго молча стоял с развевающимися по ветру седыми волосами. По его исхудалому лицу катились крупные слезы.

Видя, как согнулся под тяжестью горя один из самых закаленных большевиков, тысячная толпа собравшихся на похороны притихла; то тут то там послышались всхлипывания.

Нестер медленно опустился на колени и до самой земли поклонился погибшему товарищу. В толпе тихо запели:

Когда смолкли последние звуки похоронного марша, Нестер поднялся на ноги.

— Товарищи! Дорогие братья! — сказал он. — От имени нашей партии, от имени большевистского комитета, я призываю вас поклясться на дорогой могиле. Поклясться, что мы всегда будем чтить память павших героев и никогда не прекратим борьбы за дело, которому они отдали свою жизнь.

В ответ тысячами голосов зазвучала «Марсельеза».

После похорон Саши Каурова на заводе еще долго царило безвластие. Чтобы расследовать дело о взрыве, в клубе собрался избранный рабочими трибунал.

Прижатый к стене показаниями доктора Феклистова, Жульбертон признался в своих преступлениях. Он признал, что в заговоре участвовал Геверс, но Петчера выгородил. На вопросы судей, что заставило его пойти на это преступление, Жульбертон не дал ответа, он обвинял во всем Геверса.

По решению трибунала, Жульбертона приговорили к высылке в Англию. Он дал расписку, что уедет. Все остальные, замешанные в этом деле, были осуждены условно.

Лесничего Плаксина суд приговорил к отстранению от должности и обязал немедленно уехать с завода.

Завод притих. Трубы перестали выбрасывать вредный желто-красный газ и черную копоть. Только в шахтах стояли донщики, откачивая воду, да в механическом велись кое-какие работы. В цехах и около шахт дежурили наряды рабочих. Дороги охраняли лесники.

Карповы по-прежнему жили в бараке для одиночек, Михаил уже несколько недель болел малярией. Он сильно исхудал, кашлял, лицо осунулось, пожелтело.

При встречах товарищи с тревогой поглядывали на Михаила и в один голос советовали ему лечь в больницу. Слушая эти советы, Карпов сердился.

— Что мне там делать, в больнице этой?.. Хину принимать я и здесь могу. А лежать сейчас не время.

— Но ведь малярию все равно надо лечить, — пытались уговорить упрямца. — Зачем же затягивать? Тем более, что тебе опять скоро в шахту спускаться.

— Ну, это вряд ли, — глубоко вздыхая, угрюмо отвечал Карпов и тут же старался перевести беседу на другую тему.

Алеша виновато поглядывал на отца. В голове гнездилась неотвязная мысль. «Большой ведь я. Тринадцать лет! А как оплошал. Ровно глупенького, вокруг пальца обвел меня чужак. И все потому получилось, что не думал, что делаю. Игрушками считал. Говорят, у отца не только малярия, но и чахотка. Крепится, а долго все равно не протянет».

Мальчик тяжело переживал эту трагедию, стремясь понять, что заставило Жульбертона толкнуть его на такое страшное дело.

«Чужаки. Буржуи. Не любят они нас, — рассуждал Алеша. — Дикарями считают. Вот и бьют, как скотину…»

Сердце мальчика давила непосильная тяжесть, и он день ото дня становился все грустнее и серьезнее.

Вместе с офицерами жандармского управления на завод прибыл Грей.

Для переговоров забастовщики выделили Коваленко и Карпова. Встреча происходила на станции, в салон-вагоне.

С ненавистью осматривая представителей рабочих, Грей, не вставая с места и не предлагая делегатам садиться, спросил:

— Знают ли руководители бунтовщиков, что им придется за это отвечать?

— Вот ты, оказывается, с чего начинаешь? — усаживаясь без приглашения в кресло и расправляя широкие плечи, с иронией ответил Коваленко. — А мы считали, что ты прежде всего попытаешься объяснить, кто и когда будет отвечать за убийство рабочих.

— Я прошу выражаться точнее, — возмутился стоявший в углу салона офицер. — Мы еще никого здесь не убивали.

Карпов шагнул вперед, вплотную пододвинулся к столу, жарко задышал:.

— Как не убивали? А кто убил Сашу Каурова? Кто ранил Сеню Тарасова и других наших товарищей? Разве это не вы сделали? Не вы?.. С нас спрос, а с вас, значит, как с гуся вода? Вам все нипочем, что хотите, то и делаете?

Озираясь на огромные трясущиеся кулаки Михаила, Грей подошел к офицеру. Он боялся, что между жандармом и Карповым произойдет драка.

— Успокойтесь, господа, прошу вас, — показывая Михаилу на кресло, торопливо говорил Грей. — Не надо так горячиться. Давайте лучше обсуждать, что нужно сделать, чтобы прекратить забастовку.

Навалившись грудью на стол, Коваленко заявил:

— За вами дело. Освободите наших делегатов. Накажите виновников, возьмите на обеспечение завода семьи погибших рабочих — и тогда работы возобновятся.

— Это невозможно, — ерзая в кресле, ответил Грей. — Мы можем рассмотреть только последний вопрос.

— Первые два вопроса пусть бунтовщики решают сами, — вмешался в разговор офицер, но поняв, что сказал не то, что нужно, добавил: — Решать эти вопросы нас не уполномочивали, и делать этого мы не можем! Понимаете, не можем! И не будем, — добавил он громко и грубо.

— Тогда разрешите спросить, зачем же вы сюда приехали? — усмехаясь, спросил Коваленко.

— Молчать! — стукнув кулаком по столу, пронзительно закричал жандарм. — Как ты смеешь задавать мне такие вопросы? Да я тебя, мерзавца, в порошок изотру!

Коваленко поднялся с места, посмотрел на Михаила и равнодушно сказал:

— Пошли. Чего зря время терять да еще угрозы глупые слушать?

Чувствуя, что он упускает последнюю возможность договориться с представителями рабочих, Грей, поднявшись, спросил:

— Значит, из предъявленных требований вы ничего не уступите?

— И не подумаем, — решительно заявил Виктор.

— Тогда вот что, — заторопился Грей. — Передайте рабочим, что ваши требования немедленно будут сообщены по инстанции.

— Ладно, передадим, — направляясь к двери, небрежно ответил Коваленко. — Но ведь там тоже такие, как вы, сидят.

Офицер погрозил ушедшим делегатам кулаком и, громко выругавшись, сказал:

— Казачьи плети о вас плачут. Обождите, дождетесь, — Да, да. Именно плети, — согласился Грей. — Но это потом. Сейчас мы не можем допустить, чтобы забастовка продолжалась. Общество ежедневно терпит многотысячные убытки. Так продолжаться не может.

— Вы предлагаете освободить арестованных? — вежливо, но с явным оттенком недовольства спросил офицер.

— Мне меньше всего хотелось бы так поступать, — вздыхая, ответил Грей. — Однако нельзя из-за каких-то трех бунтовщиков без конца терпеть ущерб.