У моста работал саперный взвод. Молодцеватый унтер размеренным солдатским шагом подошел к спешившейся девушке. Но увидев, с кем он имеет дело, озорно улыбнулся и, ткнув к козырьку руку, спросил:

— Струсила?

— Нисколько, — задорно ответила Машутка. — Я не из таких.

— Видать тебя… Чего же не едешь тогда?

— И поеду, — схватившись за луку седла, ответила Машутка.

Унтер почесал за ухом.

— Лучше бы в поводу провести, на середине три доски только еще проложены. Можешь слететь.

Но Машутка последних слов унтера не слышала.

Увидев подъезжающую девушку, работающие на мосту солдаты замахали руками. Как бы в ответ на их предупреждение, Машутка пришпорила гнедого, направляя его на лежащие над проломом доски. Когда лошадь взошла на доски, Машутка резко дернула правый повод. Не поняв желания хозяйки, гнедой поднялся на дыбы, потом неожиданно прыгнул и, сорвавшись, полетел в воду.

…Машутка плыла рядом с гнедым, ухватившись за гриву. Холодная вода пронизывала ее насквозь. Но она не чувствовала холода, совала руку в сумку, стремясь разлохматить пакет.

Унтер помог ей выбраться из воды, крикнул солдат и сказал, чтобы они вытащили бьющегося о крутой берег гнедого, потом схватил из рук девушки сумку, побежал к горевшему около палатки костру.

Увидев размокший, разлезшийся пакет, Машутка запричитала.

— Ой, что мне теперь будет, тут ведь ни одного слова не разберешь. Как я его повезу?

Унтер сочувственно покачал головой, подошел к привязанной к дереву лошади, влез в седло и, показывая вперед черенком плети, сказал:

— Ты не виновата. Поедем обратно.

Дежуривший в штабе подполковник, узнав, в чем дело, грубо выругался, но, выслушав объяснение унтер-офицера, — смягчился и велел выдать новый пакет.

Получив план операции и заслушав доклад Машутки о том, как, стремясь как можно быстрее доставить бумагу, она чуть было не утонула в реке, Луганский покачал головой. И хотя он и не придал происшествию особого значения, все же взял у нее револьвер и сказал, что отстраняет ее от должности связного на пять суток.

Машутка, как угорелая, металась по избе. Что толку, что она знает план контрудара белых, если об этом не будет сообщено кому следует. «Юсуп, Юсуп, — шептала Машутка. — Ты ведь говорил, что будешь меня навещать. Как же мне тебя найти, где?»

Утром она решила ехать на передовую к Чугункову и, если удастся, высмотреть место, где можно будет перейти к красным, она могла ждать еще не больше двух суток.

Объезжая выползавшее из села стадо коров, Машутка наткнулась на стоявшую в стороне от дороги повозку старьевщика. Парень стоял около телеги и поил из ведра распряженную лошадь. Заметив Машутку, парень поставил на землю ведро и замахал рукой.

— Эй, барышня, жвачка, жвачка бери!

— Нет, не надо, — сердито ответила Машутка.

— Что так, вкусной ведь.

— Не хочу!

— А-а-а, — протянул парень, — тогда скажи, пожалста, не пробегала ли здесь собачонка?

От неожиданности Машутка раскрыла рот, потом, опомнившись, спрыгнула с гнедого и, подходя, спросила:

— Какой масти?

— Да так, неопределенной, — уже улыбаясь, ответил парень.

Машутка привязала гнедого к телеге, старьевщик открыл сундучок и стал показывать свои товары.

— Говори. Все говори.

Машутка почти слово в слово передала приказ об операции.

Выслушав девушку, парень захлопнул сундучок и, подавая ей несколько иголок, моточек ниток, кусок жвачки и еще кое-какую мелочь, сказал:

— Я запомнил. Завтра утром передам Юсупу. Спасибо, — и, взяв пустое ведро, пошел к колодцу.

Машутка вскочила в седло, натянула поводья и галопом поскакала в степь.

Не легкое дело для командира сдать батарею и уйти от тех, с кем не раз смотрел смерти в глаза и перенес так много невзгод и лишений.

А все-таки надо. Завтра утром Алексей должен быть в штабе дивизии. У порога, попыхивая цигаркой, уже сидел Редькин, вызванный вместе с ним в штаб дивизии. Готовясь к поездке, Михаил надел на себя новую кашемировую рубаху, расшитую по подолу и по вороту синими лилиями, густо намазал волосы маслом и вдобавок повязал на шею красный ситцевый платок.

— Галстух, — объяснил он товарищам, спросившим, что это такое, и, заметив на лицах друзей недоумение, добавил: — А комиссар как сказал? «Своя интеллигенция нужна». Ну вот галстух это и есть культурная принадлежность и все такое. Все образованные люди носят галстух, потому что это вроде… как бы… — запнувшись и не найдя подходящего подтверждения достоинств галстука, он махнул рукой и, важно кашлянув, сказал: — Одним словом, это культурный минимум и все прочее.

Бросая косые взгляды на Алексея, Михаил обдумывал речь, которую собирался произнести, прощаясь с командиром батареи. Он был уверен, что обязательно будет митинг и ему представится случай поднять дух бойцов, а заодно блеснуть красноречием перед новым командиром.

Зачем вызывали его в штаб дивизии, он не знал, но не сомневался, что скоро вернется обратно в батарею, поэтому и думал только о проводах Алексея.

«Берут голубчика от нас, хорошим людям нигде покоя нет, — потягивая самосад и лениво поплевывая в угол, рассуждал Михаил. — Неплохо нам с ним было… Воевали… Пожалуй, не хуже меня батареец… Когда снаряды были, маху не давал… Вон новый-то командир, вроде, тоже добрый парень на вид, да вот неизвестно еще, как у него с этой самой наукой будет? У Карпова математика, фурмалы разные, как на ладони. Посмотрит на них, пошвыряет карандашом и на тебе, влепил снаряд в саму что ни на есть точку. У него фурмал этих разных, математик на целую дивизию хватит, а не то, что для батареи… Башка парень, одним словом…»

Видя, что Алексей все еще не решается подписать акт, Редькин поднялся с места, взялся за дверную ручку, качнул головой в сторону двора.

— С точки зрения текущего момента, лучше пойдем сначала на митинг, а подписать и после можно…

Выведенный Редькиным из раздумья, Карпов вздохнул, взял карандаш и, расписавшись, пошел в дверь.

Батарейцы собрались около школы. Вблизи стояли накрытые чехлами орудия. С севера дул сильный порывистый ветер. Над площадью и над крышами домов кружились пожелтевшие листья тополей. Ветер приносил на площадь запахи вымолоченной конопли и дыма от сжигаемого бурьяна. Принюхиваясь к запахам, бойцы шумно вздыхали:

— Осень…

— Да, уж и зима на носу, покров скоро.

— Хорошо бы теперь валенки получить и шапки.

— Проси еще варежки пуховые, теплее будет.

— Голодной свинье желуди снятся.

— Ха-ха-ха. Помечтали о тепле, и то хорошо.

Поздоровавшись с товарищами, Алексей поднялся на стоявшую у стены скамейку и, устремив взгляд на окружающих его бойцов, сказал, снимая фуражку и поправляя упавшие на лоб волосы:

— Ну что ж, товарищи, давайте будем прощаться.

Жаль, очень жаль с вами расставаться, да ничего, знать, не поделаешь. Дисциплина… Спасибо за совместную службу.

Думаю, что лихом поминать не будете.

Карпов спрыгнул со скамейки, стал жать сослуживцам руки.

— Ни пуха ни пера, ребята.

— Тебе тоже гладеньку дорожку, товарищ командир.

— Ершову с Калашниковым привет от нас передавай!

— Скажи им, что дальше еще пуще беляков бить будем.

Потом слово взял вновь назначенный командир. Широкоплечий, черноволосый парень, лет двадцати пяти.

— Товарищи, — пряча руки то в карманы брюк, то заталкивая их куда-то за спину, начал командир, — я белогвардейцам пощады не дам. Они у меня отца убили… Даю слово, я не подведу. На меня можете положиться.

Вот и все, что мог сказать новый командир, принимая батарею.

Потом выступали красноармейцы, но главным оратором оказался Редькин. Правда, помня разговор в политотделе, он вначале сдерживался, но вскоре вошел в раж и понес.

— Вот, друзья, значит, как оно получается в области военной жизни. Был, скажем, человек, командовал нами, любили мы его, а теперь подписал он акту — и на тебе, из воль форменным образом любить другого командира.