Выдернув засов, продотрядник начал открывать ворота, на него с лаем накинулся Ардашка, но получив сильный пинок в бок, с визгом скрылся под крыльцом. Отрядник подвел к амбару подводы и попросил Ивана дать ключ.

Побелевший, с налившимся кровью глазом Ашуркин показал кулак.

— Нет у меня хлеба, — и, ругаясь матерно, пошел в сени.

К Харину подошел Мальцев, сдерживая дрожь, сказал:

— Еще раз прошу тебя, товарищ Харин, подумай, что делаешь. Ведь это наш актив. Обошлись же соседи в Ивановке, говорят, перевыполнили разверстку и ни одного середняка не тронули. А мы что делаем? Мне стыдно перед ними, — и он показал рукой в сторону собиравшейся во дворе и около ворот толпы.

Харин поправил на ремне наган и, подойдя к амбару, скомандовал:

— Хватит демагогию слушать. Ломай замок!

Продотрядник заложил под замок ломик и одним нажимом вырвал из двери кольцо. Харин, Мальцев и еще несколько человек вошли в амбар. В нос ударило плесенью и запахом мышиного помета; в дверь с мяуканьем прыгнула пестрая кошка. Понятые осмотрели сусеки и пришли к заключению, что общее наличие зерна, занятого Ашуркиным у кулака Сумкина, с трудом покроет потребность хозяйства в семенах и в продовольствии до нового урожая. Не только излишков, но и для скотины зерна не было.

Мальцев посмотрел на Харина.

— Ну, что ты скажешь теперь?

— Ничего, возьму половину, вот и все.

— Да ты с ума сошел…

— Пока не собирался.

— Ну смотри. А я в таком деле тебе не помощник, — и не говоря больше ни слова, пошел в ворота.

Харин погрозил ушедшему Мальцеву кулаком.

— Погоди. Запоешь ты у меня петухом, — и предложил отрядникам нагребать в мешки зерно.

В толпе зашумели.

— Это не власть, а грабители!

— Вот они, Советы, своих по миру пускают. Дожили….

Когда Харин вышел из амбара, к нему подскочил Прохоров Калина. Стащив с плешивой сивой головы облезлую шапку и размахивая ею, визгливо кричал:

— Своих, товарищ дорогой, грабишь, своих!

— Я не граблю, а закон о продразверстке выполняю.

Государству хлеб нужен.

А ты нам этот хлеб давал? Давал, я тебя спрашиваю? — наступал Калина. Он распахнул засаленный полушубок и, показывая на болтающиеся на теле тряпки, завизжал еще сильнее:

— Погляди, шкура! С таких тебе продразверстку брать велели? На мне рубахи нет, детишки нагишом, а ты излишки. А нет таво, чтобы населению товары послать…

— Эва саданул, товары? — засмеялись в толпе. — Они и сами рады бы поглядеть на них. Да где они, товары-то эти…

Спичек нет, соли два месяца не видим, не то, чтобы литовку али серп купить. Дохозяйничались правители…

В разговор вмешался Редькин:

— Чаво арете? Раз нет, значит, нет. Понимать надо, если мировая гидра капитализма к нам свой хвост сунула и начисто все смахнула. Подождем, значит, не горит, поди… Правильно аратель из города тогда баял. Имеперизьма…

Калина полез на Редькина с кулаками:

— Замолчи, балаболка! Хватит молоть! Нам ждать, а им вынь да положь. Нет нашего согласия хлеб задаром давать. К черту.

В это время два продотрядника вынесли из амбара мешок с зерном и, разостлав полог, стали высыпать зерно в телегу.

В сенях послышался отчаянный голос хозяйки:

— Ваня! Не надо! Не надо! Ваня! Что ты! Одумайся!

Появившись на крыльце с повисшей на плече плачущей Анисьей, Иван, заикаясь от волнения, крикнул в сторону Харина:

— Не тронь! Последний раз говорю тебе!

Харин перешел на другую сторону телеги, вынул из кобуры блеснувший вороненой сталью наган:

— А я говорю уйди, или я тебя арестую и заберу весь хлеб до последнего фунта.

— Ах так! — закричал не своим голосом Ашуркин и, отбросив висевшую на плече Анисью, как кошка прыгнул к чурбаку, схватил торчащий в нем топор и, взмахнув им, двинулся к амбару.

Дорогу Ивану преградил штык. Снова взмахнув топором, Иван отбил штык и, размахнувшись, ударил обухом по голове отрядника. Затем он дико взвизгнул и, бросившись вперед, согнулся за винтовкой, выпавшей из рук убитого. В это время Харин выстрелил, пуля просверлила Ашуркину голову.

Первым к выпавшему из рук Ашуркина топору бросился Калина, другие начали хватать колья. Видя, что ему несдобровать, Харин перепрыгнул через забор и огородом побежал на другую улицу. Спасаясь от преследования, он вскочил в телегу к ехавшему по улице мальчишке, вырвал у него вожжи и что было сил погнал лошадь в город.

Во дворе началось избиение оставшихся продотрядников. И не миновать бы им смерти, если бы не прибежал, услышав выстрел, Мальцев.

С большим трудом Мальцеву, Редькину и другим активистам удалось успокоить разъяренных людей и увезти на телеге окровавленных отрядников.

На следующий день в Гавриловку прибыл с вооруженным отрядом Звякин. В селе арестовали четырнадцать человек, в том числе и Мальцева. В течение нескольких дней из Гавриловки было взято в порядке продразверстки около трех тысяч пудов хлеба.

После неудачи контрреволюционного восстания Корнилова раненый Федор Луганский долгое время находился в госпитале. После выхода оттуда он уже не ратовал за победу над Германией, а наоборот, везде говорил, что Россию могут спасти только немецкие пушки, но когда убедился в их бессилии, запил. И вот теперь он связался с группой таких же, как и сам он, дезертиров.

Сговорившись, они захватили вагон-салон и силой оружия заставили железнодорожников прицепить его к идущему на восток поезду. Теперь они называли себя офицерами-«беженцами». И вот он едет, не зная куда, лишь бы подальше от этого проклятого Петрограда.

Один из спутников Луганского — здоровенный фельдфебель Красноперов — прибил в коридоре вагона сорванный им где-то лозунг: «Все для борьбы за чистую демократию! Да здравствует народная власть!»

Прочтя вслух лозунг, он пояснил пассажирам:

— Россия — страна крестьянская. Мужикам теперь и вожжи в руки надо дать. Пусть управляют. Деревня с большевиками не пойдет.

Задвигав реденькими усами, из-за стола поднялся офицер без погон.

— Врешь! Пойдет! Кто же, по-твоему, жжет сейчас помещичьи имения? Кто уничтожает культуру в деревне?

— Не все! Это голытьба разгулялась, а я о самостоятельных говорю, — пояснил фельдфебель, — есть же у нас в деревне столб, за который мы можем ухватиться. Тут только правильный глазомер нужно иметь. Вот что…

Одобрительно кивнув, офицер неизвестного чина протянул:

— Понимаю, понимаю. Эти еще туда-сюда, — и, снова усевшись к столу, отвернулся к окну.

В разговор вмешался небольшого роста, вертлявый с серыми продолговатыми глазами подпоручик Грабский. Во время разговора он то и дело хватался то за наган, то за шашку.

— Хорошо, милейший, власть будет так, — косясь в сторону офицера без погон, но обращаясь к Красноперову, заговорил Грабский. — Давайте на какое-то время создадим мужицкое правительство. Сейчас можно согласиться и с этим. Чем черт не шутит, пока бог спит. Но его, милейший, никто ведь не признает. Заграницу я имею в виду. Да и свои, что со знанием и опытом, тоже в сторону пойдут.

Как тогда? Ты об этом подумал?

Красиоперов презрительно скосил глаза, покраснел:

— Тогда, значит, у Советов в пристяжке бегать будем.

Помогать им зорить, все рушить, — и вдруг со злобой: — Хватит крутить! Знаем мы этих ваших со знанием и опытом. Докрутились до ручки. Болтают только, мнят из себя черт знает кого, а толку ни на грош. Нам нужно правительство, во… силу…

Тогда-то Федор и увидел впервые человека с завитушками редких волос на висках, выходца из Карабаша, бывшего бухгалтера, а теперь прапорщика — Курочку.

Выдвинувшись из коридора, Курочка, прищурив взгляд, укоризненно покачал головой:

— Смотрю я на вас, соколики, смотрю, вроде люди, а разобраться так… — он презрительно махнул рукой и энергично плюнул.-: Ночи не спите, поесть вам некогда, только и думаете, как бы кого на шею себе посадить, да кнут похлеще в руки дать. Скучно соколикам без кнута, не привыкли.