С другой стороны Тучкин волок к машине раненую Дину.

Около самой машины их нагнал Калина со своим товарищем.

И вот здесь в темной захолустной улице Челябинска снова сошлись пути Калины с предателем Хариным, застрелившим у него на глазах Ашуркина Ивана. Внезапно появившись из темноты, Калина с размаху ударил Харина камнем по руке, которую тот стал было поднимать, чтобы выстрелить в Калину. Нагибаясь за выпавшим из руки Харина наганом, Калина запнулся и тут же почувствовал, как горло сжала рука разъяренного противника. Но на помощь пришла Машутка. Она бросилась на колчаковца и, навалившись, сбила его. Этого было достаточно, чтобы решить исход борьбы. Через миг Калина выстрелил Харину в висок.

В это время товарищ Калины еще продолжал борьбу с Тучкиным.

Подбежавший на выручку Калина ударом нагана опрокинул Тучкина на землю…

Перепуганный шофер не успел сообразить еще, что происходит, как Калина наставил на него дуло нагана. Усадив в машину товарищей, взявших на руки раненую Дину, он приказал шоферу ехать по направлению к поселку Порт-Артур.

По совету Кузьмы Прохоровича комитет решил отправить Дину на поправку в деревню. Дальнейшее пребывание раненой в Порт-Артуре связывало работу подпольщиков, да и сама, она подвергалась постоянной опасности.

Получив задание перевезти Дину в деревню, Мария Яковлевна наняла на сенном базаре попутную подводу и вместе с Машей на восходе солнца отправилась в путь, рассчитывая в этот же день добраться до Калиновки.

Несмотря на раннее утро, к городу вереницами тянулись подводы, груженные всевозможным домашним скарбом. К ним были привязаны коровы, быки, рядом бежали жеребята. Владельцы подвод, широкобородые, осанистые деревенские воротилы, зорко оглядывая увозимое добро, спешили в Челябинск. Они почему-то были уверены, что белые дальше Челябинска отступать не будут.

Увидев ехавших в сторону фронта женщин, некоторые беженцы, соскакивая с подвод, подбегали к сидящей рядом с возчиком Карповой и кричали:

— Эй, баба! Куда едешь, красные там.

— Да мы вот недалеко, — отвечала улыбающаяся женщина, — красных, говорят, сюда не пустят.

— Кто? Кто сказал, что не пустят? — наперебой спрашивали беженцы.

— В городе все так думают, — отвечала Мария Яковлевна, — говорят, наши опять наступать будут.

— Фу! Вот радость-то какая, — стаскивая картузы, крестились беженцы.

Вглядываясь в лица беженцев, в их одежду, лошадей и упряжь, Машутка убедилась, что бедняков среди бегущих от Советской власти нет. Это действовало на девушку лучше любой агитации. И она радовалась, что не находится больше в среде тех, с кем воюет отец и ее новые друзья.

Хотя Машутка и встречалась с Марьей Яковлевной после городского бала, но ни тогда, ни после этого вечера ей не пришлось поговорить с ней об Алексее. Больше того, Алешина мать до сих пор не знала, что Машутка знает и любит ее сына.

Как любящая мать Мария Яковлевна день и ночь ухаживала за раненой Диной. Машутка не раз в эти дни ловила себя на чувстве ревности. Девушке казалось, что эта простая, седеющая женщина, с лицом, изрезанным преждевременными морщинами, уделяет Дине так много внимания не только потому, что она ранена, но и потому, что та нравится ей больше, чем она, Машутка.

К Машутке Мария Яковлевна относилась несколько сдержаннее, чем к Дине. Если Дину она называла светиком, родной Диночкой и даже дочкой, то ее звала только Машей.

К Калиновке подъехали вечером. Для того, чтобы попасть в поселок, оставалось пересечь болотистую речушку. И лишь с помощью подоспевших мужиков вознице и Марье Яковлевне с ее спутницами удалось выбраться из жижи. Пока мужики перетаскивали телегу, между сидящими на лужайке женщинами как-то сам собой возник задушевный разговор.

Мария Яковлевна обтерла мокрые руки о молодой, мягкий солонец, достала из-за пазухи завернутый в платок кусок хлеба и, разломив его на три части, сказала:

— На-ка, Маша, поешь, проголодалась поди…

Принимая хлеб, Машутка с благодарностью посмотрела на Карпову.

— Доберемся до своих, устроим больную, попросим самовар поставить, — продолжала женщина. — Молока, яиц раздобудем, Диночка тоже, наверное, есть хочет…

Машутка дважды глубоко вздохнула и снова с благодарностью посмотрела на собеседницу.

— Сколько хлопот, сколько забот вам с нами. В ваши годы это ведь нелегко… — сказала Машутка.

— Я привыкла. Всю свою жизнь на ногах, — неторопливо разжевывая хлеб, ответила женщина. — Такая уж у нас семья. И муж покойничек, и свекор тоже… Все беспокойные. Да и как будешь жить спокойно, если неправда кругом… Вот и сын в нас пошел…

При последних словах лицо Машутки зашлось румянцем, она даже отвернулась.

— Что с тобой, Маша? — спросила Мария Яковлевна, удивляясь волнению девушки.

— Так, ничего, — ответила Машутка. — Я ведь тоже знаю Алешу. И…

— Откуда? Откуда знаешь? — хватая девушку за руку и стараясь повернуть к себе лицом, торопливо спрашивала Карпова.

— Знаю, Марья Яковлевна, давно знаю. Я невеста его>-еще больше заливаясь румянцем, прошептала Машутка. — Прошлый год я встретила его в Златоусте, и мы полюбили друг друга…

Женщина притянула девушку к себе и мягко погладила.

— Хорошо! Не будем об этом больше говорить.

Успокойся сначала, — сказала Мария Яковлевна, сама взволнованная не меньше Машутки. — Дождемся вечера, тогда обо всем и поговорим. — Поднявшись, они пошли к подводе.

Устроив Дину в Калиновке, Мария Яковлевна с Машуткой пошли в Тютняры. Проходя знакомые места, женщина рассказывала:

— Вот здесь на топком Шаимовском болоте у нас был покос. А здесь было наше становье, на этих двух березах.

Алеша делал себе качели. А вот в этой обвалившейся копа ни он вздумал купаться и чуть было не утонул.

Машутка с жадностью рассматривала все, на что показывала Алешина мать.

Широкий выгонный простор между Тютнярами и Зюзелкой, блестящая гладь больших и малых Ирдигов и сверкающие на солнце купола церквей чем-то напоминали ей родное село. Глубоко вдыхая пахнувший водой и цветами воздух, Машутка переводила взгляд на спутницу и говорила с восторгом:

— Как хорошо! Как хорошо, что мы здесь. Вот бы сюда еще Алешу.

Мария Яковлевна смотрела на девушку добрым, материнским взглядом.

— Будет он здесь, Маша. Вещует мое сердце, что этот денечек совсем не за горами. Того и гляди, прилетит наш сокол.

— Расставались на неделю, а прошло больше года, — с горечью сказала Машутка.

…Вот и Тютняры. Уже несколько дней в селах полное безвластье. Затаившиеся в домах тютнярцы с тревогой смотрят на дорогу; в полдень разнесся СЛУХ: В село Кузнецкое Вот-вот приедет отряд красных. Тютнярцы потекли к волости. Пошли туда. И Карпова с Машуткой.

Около кирпичного здания с высоким крыльцом собралась большая толпа людей. Вскоре из переулка выскочили ребятишки.

— Едут! Наши едут! Красные! — старались они перекричать друг друга.

Толпа зашумела, заволновалась.

— Слава богу, — послышались возгласы, — наконец-то дождались.

— Митинг! Митинг надо открывать. Пусть скажут, что и как?

Из переулка шагом выехали два всадника, на рукавах красные платки, к груди приколоты такого же цвета ленточки. Вслед за ними показался и остальной отряд.

Подъезжая к собравшимся тютнярцам, передний всадник закричал:

— Здорово, тютнярские Товарищи! Знать, давно нас ждете? — И тут же переспросил:

— Давно, я спрашиваю?

— Давно, давно! — закричали из толпы. — Все глаза проглядели.

В отряде криво заулыбались, кавалерист снова закричал:

— Кто тут за нас, за красных, поднимите руки.

И почти все собравшиеся подняли вверх руки.

Прочертив черенком плети в воздухе круг, всадник спросил:

— А кто против красных?

Никто не поднял руки.

Как только всадники выехали из переулка, Машутка сразу узнала Назарова и Чугункова. В отряде тоже были знакомые лица. Она поняла, что это страшная провокация.