Илюшка выпил еще стакан самогона, съел последнюю луковицу, выпил из-под груздей рассол и, как видно, позабыв, что он только что говорил, продолжал:

— Было время, когда меня хотели добровольцем на фронт записать, да я не дурак… В город улизнул. Барах лишком там вначале кое-каким торговал. А потом, когда деньжата завелись, в отряд пролез, в карательный. Три месяца выслуживался. А теперь вот кто я… Сам генерал со мной разговаривал. Направление мне такое дал, что я буду теперь в кулаке всех держать.

— А если безвинные? — спросила Дуня, снова наливая ему полон стакан самогона.

— Без вины? Невинный теперь только ангел, да и тот на небе. Да и возиться мне с этим некогда. Не с нами, — значит, бери его в шоры. Мне, главное, поместье отхватить, а там пускай разбираются. Я гимназию кончил. Сам верховный правитель спасибо мне скоро скажет. Вот, скажет, Илья так Илья. С такими, скажет, мы всех под дуло подведем… Я гимназии кончил…

Илюшка уронил голову на стол и тут же захрапел. Он не видел, как выскользнула в дверь Дуня, как потом вошли в избу вооруженные люди. Не сопротивлялся, когда его понесли в сени, а затем во двор. Он только не мог никак понять, почему вместо кровати его кладут в холодные сани…

Перепуганный, протрезвевшийся Илюшка стоит перед Алексеем и его товарищами. Лица партизан сосредоточены, строги. Все они сосут козьи ножки, многие простуженно кашляют. Допрос ведет Алексей.

— Сколько времени вы командуете карательным отрядом? — спрашивает он Илюшку.

— Скоро месяц, ваше… ваше…

— Да не «ваше», — сверкнув глазами, поправляет Илюшку Редькин, — а гражданин начальник.

Илюшка тупо посмотрел на говорящего и снова повернул голову к командиру.

— Около месяца, господин… то есть, гражданин начальник.

— А сколько человек за это время вы убили и сколько подвергли телесному наказанию? — продолжает спрашивать Алексей.

Илюшка обливается холодным потом. Он напряженно смотрит в окно и не видит разлившегося там голубого лунного света, стеной стоящих деревьев, блестящей белизны снега. Вместо окна ему мерещится черная яма.

Не добившись ответа, Алексей переходит к главной цели допроса. Партизаны хотят знать доносчиков.

Теперь Илюшка заговорил.

— Так вот, значится, как мы это в волость заезжаем, — начал свой рассказ Илюшка, — то сразу к председателю управы. Потом вызываем туда попа и начальника милиции. Составляем все вместе список и тут же я ставлю значки. Крест — это значит расстрелять, два креста — повесить, кавычку с цифрой — это плетями или шомполами. То есть, нет, нет… Как это я сказал, — захныкал Илюшка, догадавшись, что проговорился. — Кресты — это не я, и кавычки тоже. Они говорят, кому крест, кому кавычку, а я только ставлю. У меня такой приказ, ставить кресты и кавычки там, где они скажут. А сам я никогда бы ни одного креста не поставил… У меня отец, вся родня — бедняки… Разве бы я… И в армию меня тоже силой загнали…

— Ну ладно, ладно, — стараясь сохранить хладнокровие, перебил Алексей Илюшку. — Вы лучше скажите, а сами вы списков не составляете? Дружинники без чужой указки людей не хватают?

— Что вы! Что вы! — застонал Илюшка. — Как можно самим, али списки? Боже сохрани… Только председатель и поп…

— Значит, ты не виноват? Тогда скажи, как нам с тобой быть? Расстрелять или шомполами? — устремив на карателя горящий взор, спросил Алексей.

— Боже! Боже! За что? — завопил Илюшка, повалившись на пол. — Пустите, век буду за вас бога молить. Граждане! Невиновный я, невиновный!..

На следующий день по соседним волостям на имя председателя, попа и начальника милиции партизаны послали письмо.

«Слышали мы, — писали партизаны, — что вы составляете для карателей списки на неугодных вам людей. Предупреждаем вас, если в вашей волости будет убит хотя бы один человек, добра не ждите. Мотаться вам тогда на голых осинах».

Письмо было подписано штабом партизанского отряда «Мститель».

Чтобы придать письму больше веса и показать, что с партизанами шутки плохи, Алексей в тот же день вернулся со своим отрядом в село, собрал народ и велел привести в помещение управы арестованных еще с вечера председателя, начальника так называемой милиции и дополнительно арестовать попа.

Здесь, на глазах у собравшегося народа, партизаны приступили к допросу арестованных. Первым допрашивали попа.

Высокий, сутулый, с заплывшим лицом, вначале то и дело размашисто крестился, закатывал глаза к потолку, вздыхал и, чтобы вызвать сочувствие селян, даже плакал.

На вопрос Алексея, сколько было убито и наказано карателями по его подсказке, поп с негодованием ответил:

— Не наводите, гражданин начальник, поклеп на служителя божьего храма. Господь бог и святая церковь знают, что я призван служить добру, правде и всевышнему богу нашему. Не мое дело заниматься богомерзкими делами.

— Почему же вы тогда требовали расстрела бывшему своему работнику Щербе? — спросил Алексей. — Вы знаете, что его вчера расстреляли?

— Нет, не знаю, — с заметным беспокойством ответил поп. — Мне сейчас не до мирских дел. Молитва господу за грехи других — вот что занимало меня все это время. Я священник, в моем сердце нет и не может быть зла к ближнему своему.

— Это ты, батя, врешь, — не стерпел Редькин, — ягненочка из себя хочешь представить, а клыки-то волчьи куда денешь? Как ни старайся, а они выпирают. Типичный контрреволюционер…

Из глаз попа покатились слезы. Он несколько раз перекрестился, потом вскинул голову и воскликнул:

— Слуги сатаны! Хулители истины! Вы можете меня — распять, но тень убийцы все равно не накинете. Сам бог видит мою невиновность.

— Хорошо, посмотрим, — сдерживаясь, ответил Алексей, — боюсь только, как бы на вас эту тень не накинули ваши же друзья. От правды ведь не уйдешь. Даже бог в таком деле не поможет. А сейчас давайте спросим у начальника милиции, может быть, он скажет, кто помогал ему составлять для карателей списки.

Сидевший рядом с попом черноусый маленький человек по-военному вытянулся и, заикаясь, сказал, что он никаких списков не составлял и ничего об этом не знает.

— Ас начальником карательного отряда Сумкиным вы встречались? Говорили с ним? — спросил Алексей.

— Сумкина я видел, но он ко мне ни за какими списками не обращался.

— Значит, тоже ничего не знаете. Так, так, — проговорил сквозь зубы Алексей, — тогда, может быть, председатель скажет, кто составил списки.

Плутоватые глазки председателя забегали из угла в угол, потом полезли вверх, левая рука вцепилась в трехъярусный подбородок, ноги сделали едва заметное движение вперед.

— Граждане! Гражданин начальник! — вытягивая вперед руки, сказал председатель. — Я развяжу грех. Эти списки составил самолично начальник отряда Сумкин. Это я знаю точно. Он еще накануне говорил мне об этом. А нас вы зря на подозрение берете. Как вы можете подумать, чтобы я, член партии эсеров, защитник трудового народа с самого пятого года, стал составлять для карателей списки. Прямо скажу, грешно так обо мне думать.

— Ну что ж, — улыбнулся Алексей, — так и запишем: я не я, и кобыла не моя. А потом попробуем все-таки докопаться, чья же это коняка. Пойди, Михаил, приведи главного карателя.

Появление Илюшки ошеломило арестованных. Ведь все были уверены, что партизаны прикончили Сумкина и они могут все свалить на него. Теперь же, когда сгорбленный, с трясущимися руками начальник карательного отряда встал рядом, они поняли, что их козыри биты.

— Гражданин Сумкин, — обратился Алексей к Илюшке, — мы хотим знать правду о том, кто составил вам список для ареста людей? Скажите об этом откровенно при всем народе.

— Список для ареста составили вот эти три человека, — сказал Илюшка. — Они и указали, кого как казнить.

Среди присутствующих крестьян поднялся ропот. Кто-то крикнул:

— Иуды, предатели!

— Душегубцы. А мы их за людей считали.

— Не верьте! Не верьте, православные, — махая широченными рукавами, забасил поп. — Его языком говорит Вельзевул, отродье сатаны. Это он, исчадие антихриста, свою вину на нас, на безвинных, хочет свалить.