— Слышали?..

— Ну, что еще?

— Говорят, с нового года отменяются отпуска.

— Какие?

— Трудовые.

— Зачем?

— Говорят, в Америке нет и у нас не будет

— То, что в Америке нет отпусков, оплачиваемых государством, — это правда, а зачем отменять отпуска у нас, не понимаю.

— Так ведь мы же соревнуемся с Америкой?

— Соревнуемся по производству молока и мяса, а не по производству законов. Законы у нас в стране были и остаются социалистическими.

— Значит, отпуска не отменяются?

— Ну, конечно, нет!

Газеты каждый день печатают предновогодние рапорты о досрочном выполнении производственных планов краями, областями, целыми республиками. ТАСС передает по радио сообщение ЦСУ об огромном перевыполнении плана выпуска мясных, молочных и колбасных изделий. А эти по-прежнему слушают не ТАСС, а сообщения ОТС.

— Слышали про молоко и масло?

— А что именно?

— Дефицит.

Рабочий Бухвостов пишет нам из Михайловки. День назад Бухвостов дал жене денег и сказал:

— Приготовь к встрече Нового года хороший стол. Чтобы в центре красовался жареный гусь с яблоками, а вокруг вино, закусочки.

Жена отправилась по магазинам, но вместо гуся она купила два мешка соли.

— Зачем нам эти мешки? — удивился муж.

— Про запас. Говорят, с нового года соль будут давать только по карточкам.

— Да кто говорит?

А источник этой информации — все тот же злополучный ОТС — "Одна тетка сказала".

Рабочий Бухвостов возмущен. Он требует серьезного наказания для сочинителей небылиц.

"Они же и впредь могут распространять всякие вздорные сообщения", — пишет Бухвостов.

Наказывать слухачей, конечно, нужно, но только злостных. Людей же доверчивых к полушепоту, таких, как жена Бухвостова, нужно не наказывать, а воспитывать.

Что касается вопроса, как быть со вздорными сообщениями, если-де они объявятся в дальнейшем, то ответ остается прежним. В дальнейшем, как и всегда, не нужно быть простаками, не нужно верить сообщениям ОТС.

1957 г.

В комнату вошел щуплый, невысокий мужчина. Он вытянулся по-солдатски перед письменным столом и сказал:

— Меня уволили за критику.

— А вы кого критиковали?

— Татьяну Ивановну Воробьеву. Конечно, мне бы стерпеть, промолчать тогда…

— Когда именно?

— Да на 8-е Марта. Выдвинули Татьяну Ивановну в тот день из простой работницы в наладчицы. Меня обошли, а у Воробьевой праздник. За что, думаю, ей такая привилегия.

— 8-го Марта чествуют не мужчин, а женщин!

— Это я понимаю. А все-таки. И тут Тамара Исаевна, она у нас в буфете торгует, возьми и скажи мне: у Воробьевой есть причина.

— Какая?

— У нее роман с мастером Половинкиным.

Меня поначалу сомнение взяло. Какой, думаю, интерес мастеру Половинкину крутить романы с Татьяной Ивановной? Женщина она на возрасте, троих детей имеет. А у нас полон цех молодежи. Каждая вторая — красавица. Но сомневался я недолго. Раз Тамара Исаевна говорит, роман, — значит, так оно и есть. Тамара Исаевна — человек верный, врать не станет. Ну, при таких мыслях я взял и выступил с разоблачением.

— Где выступили? В газете?

— Нет.

— На собрании?

— Тоже нет.

— Так где же?

Ткацкий подмастер Козарезов переступил с ноги на ногу, вытер пот с лысой головы и тихо сказал:

— В доме я выступил.

— В каком доме?

— В своем. Пришел я после смены, поужинал и рассказал про всю эту ненормальность жене. Один на один. Доверился ей, как самому близкому человеку. А она взяла на следующий день да и выложила все на кухне соседкам. Те дальше. На фабрике шум, гам поднялся. Дирекция создает комиссию. Один член из парткома, двое из комсомола да трое от профсоюза. Комиссия ходит, проверяет, и выясняется: никакого романа у Татьяны Ивановны с Половинкиным не было. И вот человек попадает в безвыходное положение. Сначала заявляется в цех жена мастера Половинкина и хлещет этого человека по щекам. А потом приходит муж Татьяны Ивановны — и тоже бьет его.

— Кого его? О каком человеке вы говорите?

— Я тот человек. О себе я говорю. Меня по щекам хлещут, а вокруг люди, и хоть бы один заступился. Но я человек самолюбивый. Не захотел терпеть напрасно надругательства над своей личностью. Пошел я к Тамаре Исаевне. А она извиняется. Прости, говорит, ошиблась. У Татьяны Ивановны, говорят, амуры не с мастером Половинкиным, а со сменным инженером Петуховым.

— А теперь-то, спрашиваю, точно?

— Точно.

— Ну, что мне было делать при таком заверении? Пришел со смены домой. Поужинал. Лег спать. Пока свет горел, я терпел, молчал. А как жена штепсель повернула, я и размяк, разболтался.

— И опять один на один?

— Опять. Правда, на этот раз мною у жены было слово взято. "Никому?" — спрашиваю. "Никому", — отвечает. "Даже родной матери?" "Даже ей". Родной матери жена и вправду ничего не сказала, а соседкам на кухне растрепала про мое разоблачение. Директор вторую комиссию создал. Опять один член из парткома, два от комсомола, три от профсоюза. Снова расследование, и снова оказывается, у Татьяны Ивановны никаких романов, никаких амуров. Вот тут бы нашей дирекции и взяться за женщин.

— Почему за них?

— Потому что они всему виной: одна сочинила, другая растрепала. А женщинам была дана полная амнистия. Жену мою даже не тронули. Она-де домашняя хозяйка, человек отсталый; Тамаре Исаевне (это та, которая в буфете у нас торгует) тоже ничего. Она, мол, не из нашего текстильного ведомства…

— А вас снова по щекам хлестали?

— Черт с ними, со щеками, я бы стерпел. Меня за мою критику с фабрики уволили.

— Да какая же это критика? Это сплетни.

— А за сплетни разве можно увольнять трудящихся?

— И можно и нужно.

— Ну, знаете. Не ожидал, — сказал Козарезов. — Я к вам из Серпухова ехал. Сто километров на электричке трясся, а вы…

И, сильно хлопнув дверью, ткацкий подмастер вышел из комнаты. А через час он уже вытягивался по-солдатски перед каким-то столом в прокуратуре все с той же фразой на устах:

— Помогите! Страдаю за критику!

1957 г.

Жаркий летний день. Термометр показывает тридцать градусов в тени. К Серебряному бору по Хорошевскому шоссе мчатся автобусы, троллейбусы, автомашины. Рабочий день окончен. Скорей, скорей на лоно природы, к прохладным водам Москвы-реки!

Вдруг из какой-то боковой улицы на шоссе выскакивает бежевая «Победа» и начинает выписывать кренделя. Путь этой «Победы» на горячем асфальте прочерчивается не прямой, а ломаной линией. Когда у машины заплетаются ноги, то виновата, конечно, не машина. Регулировщики уличного движения в таких случаях дают сигнал «стоп», подходят к владельцу машины и говорят:

— Гражданин, давайте дыхнем!

Владелец бежевой «Победы» в то время еще не был пьян. Он просто-напросто решил продемонстрировать своим спутникам на скорости восемьдесят километров новое зигзагообразное «па» из быстрого фокса. И так как на этом участке Хорошевского шоссе регулировщика не было, то машину никто не остановил и она, достигнув Серебряного бора, остановилась у пляжа.

Вот наконец и река. Сейчас бы сбросить с себя все лишнее — и в воду. Но прибывшие — трое молодых людей и две девушки — не спешат с купанием. Они раскладывают на песке закуски, бутылки. С громким выстрелом в воздух взлетает первая пробка. За ней вторая, третья. Кто-то затягивает песню. Остальные, плохо сообразуясь с мелодией, подхватывают ее. Лоно природы перестает быть лоном и превращается в третьеразрядный кабак. Испуганные птицы поднимаются с деревьев и предусмотрительно перелетают на ту сторону реки. Но молодым людям нет дела ни до птиц, ни до людей, которые находятся рядом на пляже. Молодые люди веселятся. Один отстукивает пробочником на пустых бутылках ритмы быстрого фокса. Второй учит свою даму хитростям зигзагообразного «па». Третий вкупе со второй дамой занимается нарушением обязательного постановления горсовета о правилах поведения граждан в местах общественного пользования. Подошел милиционер и, как было засвидетельствовано позже в протоколе, удивленно развел руками: