Но как бы там ни было, Далерус был вызван к свидетельскому пульту, и Штамер начал допрос. Свидетель защиты оказался довольно многословным. Он подробно рассказывал, где и когда он встречался с Герингом, Гитлером и Чемберленом и как у него в результате этих бесед сложилось твердое убеждение, что до самого последнего дня, то есть до первого сентября, когда Германия коварно обрушилась на Польшу, Геринг хотел мирным образом договориться об урегулировании польского конфликта.

Геринг одобрительно кивает головой: "Ну, конечно, это так. Я требовал только законное — Данциг. Я хотел видеть Германию в границах четырнадцатого года".

Им до сих пор кажется, что в зале суда сидят простачки, которых легко ввести в заблуждение сказкой об обиженном фашисте. Я не говорю о сорок первом годе, а разве в августе тридцать девятого года мир не знал, как выглядели фашисты — искатели справедливости. Первая страна, которая стала жертвой гитлеровской агрессии, была Австрия. А разве Австрия входила в четырнадцатом году в границы Германии? Второй пострадавшей страной была Чехословакия. А кто и когда видел Прагу на карте кайзеровской Германии?

Но Штамер не хочет иметь дело с фактами. Он очень доволен показаниями свидетеля и садится на место. Наступает время перекрестного допроса. Слово берет английский обвинитель. В его руках книга Далеруса "Последняя попытка". Это рассказ о том, как шли и провалились тайные переговоры о втором Мюнхене. К книге приложена карта Польши, поспешно заштрихованная чьей-то рукой. Обвинитель спрашивает, что это за карта и что означают карандашные пометки на ней. Выясняется, что эту карту дал Далерусу Геринг и он же заштриховал те районы Польши, на которые претендовали гитлеровцы в своих переговорах с Чемберленом. Обвинитель задает справедливый вопрос:

— Разве эти районы Польши входили в границы Германии в четырнадцатом году?

— Нет, — отвечает Далерус.

— А на каком же тогда основании Геринг посягал на них?

Молчание. Так разоблачается миф о справедливом Геринге. Обвинитель идет дальше и подвергает сомнению вторую версию о миролюбивых стремлениях бывшего рейхсмаршала. Он сопоставляет несколько документов, и перед судом воссоздается подлинная картина фашистского коварства и предательства. Перед всеми предстает не Геринг — голубь мира, а Геринг — преступник. Оказывается, в те же дни и часы, когда Геринг отправлял в Лондон своего тайного курьера с обломком пальмовой ветки мира, тот же самый Геринг столь же тайно отдавал приказы о перебазировании своих эскадрилий к границам Польши. «Миролюбивый» Геринг прикладывал к этим приказам карты, по которым должна была вестись бомбардировка Варшавы, Познани, Кракова и Гданьска.

— Показывал ли вам Геринг эти приказы и карты? — спрашивает обвинитель.

— Нет.

— Продолжаете ли вы и теперь настаивать на честности и миролюбии Геринга?

Настроение Далеруса меняется.

— Немцы вели переговоры не по-джентльменски, — пробует оправдаться Далерус.

Обвинитель уточняет этот несколько расплывчатый ответ.

— Не хотите ли вы сказать, что вас обманули.

— Да, это так!

— Обманули, чтобы под видом миролюбивых переговоров лучше подготовиться к захвату Польши?

— Вы правы. Выходит, что это было именно так.

Так козырный свидетель защиты на глазах суда стал превращаться в свидетеля обвинения. Далерус должен был каким-то образом оправдывать и себя как участника этих коварных переговоров и ему пришлось давать более правдивые показания. Свидетель вынужден был приподнять завесу над тем бытом, который установился во взаимоотношениях между фашистскими главарями. Бывший рейхсмаршал не случайно взялся за дипломатические переговоры. Все эти геринги, гиммлеры, геббельсы, борманы и риббентропы еще при жизни фюрера спали и видели себя на его месте. Каждый из них тайно рыл яму другому. У каждого были и свои дипломаты и своя тайная полиция. Геринг создал даже специальную организацию по подслушиванию телефонных разговоров, перлюстрации писем, шпионажу. И все они в меру сил и способностей старались опорочить друг друга в глазах фюрера. Это была волчья конкуренция за место в гитлеровской прихожей. В ход здесь шло все: коварство, клевета, пуля. Провожая Далеруса в последний полет в Лондон, Геринг предупредил его:

— Берегитесь Риббентропа, он готовит аварию самолета, чтобы убрать вас с дороги.

В этом месте показаний на скамье подсудимых произошел довольно характерный инцидент. Взбешенный разоблачениями, Риббентроп сорвал с головы наушники и ударил Геринга. Тот хотел ответить, но был остановлен дубинкой часового.

— Скамья подсудимых не третий рейх!

— Да, да, я понимаю. — И на лице Риббентропа появилась улыбка. Даже на скамье подсудимых дипломаты обязаны соблюдать какое-то подобие приличия.

— У меня нет больше вопросов к свидетелю, — говорит обвинитель и садится на место.

К пульту подбегает Штамер. Он взбешен показаниями Далеруса и хочет узнать, чем вызвана перемена во взглядах у свидетеля.

— Новыми материалами, о которых я не знал, — отвечает Далерус.

— Какие материалы вы имеете в виду? — спрашивает Штамер.

— Те, которые вскрылись на этом процессе.

Допрос Геринга продолжался две недели. Почти все это время фюрер № 2 находился не на скамье подсудимых, а за свидетельским пультом. Английские юристы утверждают: если подсудимого при допросе называть свидетелем, то это якобы может облагородить показания даже самых закоренелых преступников и заставить их говорить правду. Свидетельский пульт никак не облагородил гитлеровского рейхсмаршала. Геринг был и остался Герингом. Он говорил очень много. Однако три четверти его показаний никакой ценности для суда не представляют, ибо являются образцом самой беспардонной лжи. Что же касается опыта со «свидетельскими» показаниями Геринга, то он убеждает в том, что во взаимоотношениях с фашистскими преступниками справедливее было бы руководствоваться не старыми нормами английских юристов, а старой английской поговоркой, которая гласит: "Даже в гостиной у короля козел продолжает оставаться козлом и не становится джентльменом".

А Герингу очень хотелось предстать перед судом в образе добропорядочного джентльмена. Он вспоминал о боге, пытался декламировать что-то о чести.

Ни один преступник ни в какие другие времена не имел таких возможностей для защиты, какие были сделаны для Геринга. Ему предоставили право привлечь для свидетельских показаний любого человека, которого он пожелает, начиная от своего адъютанта до лорда Галифакса включительно. Он имел доступ к любому документу и к любой книге, начиная от "Майн кампф" и кончая книгой Черчилля "Шаг за шагом". Геринг мог в любое время дня не только проконсультироваться, но и согласовать каждое свое слово как со своим собственным защитником, так и с любым из подсудимых. Геринг назвал себя преемником Гитлера, вторым человеком третьего рейха, и суд позволил ему говорить все, что он посчитает нужным, независимо от того, имеет ли это отношение к обвинительному заключению или нет.

И Геринг не преминул, конечно, воспользоваться предоставленным ему правом. Геринг забыл даже, где и в каком качестве он находится, и вместо кратких ответов на вопросы защитника произносил пространные речи. Он превратил свидетельский пульт, как сказал главный американский обвинитель, в трибуну для фашистской пропаганды, и суд ни разу не остановил его.

Мы не собираемся сегодня говорить ни о возмутительном тоне речей Геринга, ни об их гнусном содержании. Нас интересует другое. Какое из тягчайших обвинений, предъявленных ему, Геринг сумел опровергнуть? А ведь преемник Гитлера пытался говорить не только от своего имени, но и от имени третьего рейха. Какое же из фашистских преступлений он оправдал? Ни одного. Напрасно защитники на процессе возлагали большие надежды на фюрера № 2. В этом отношении две недели, проведенные Герингом за свидетельским пультом, прошли для них впустую. Да и что, собственно, мог оправдать Геринг? Войну? Он, правда, пытался говорить, что не они, а мы напали на Германию. Ему напомнили тогда о плане «Барбаросса». Да разве только об этом плане! Суд имел в своем распоряжении сотни документов, которые свидетельствовали против гитлеровцев и разоблачали их как самых презренных агрессоров. И во всех тех случаях, когда обвинители загоняли Геринга в угол, он забывал о роли преемника Гитлера и пускал в ход одно и то же оправдание: