— Я живу в свое удовольствие, — говорит он.

А удовольствие это было весьма убогого свойства. До полудня в постели. Потом телефонные звонки приятелей.

— Вовка, как жизнь?

— Ни в жилу.

— Пошли, прошвырнёмся.

— Железно.

И Вовка идет на улицу Горького. Со всех сторон ему кивают знакомые лица. Мишель, Бубусь, Каланча… Все это тоже по большей части угловые жильцы. Их легко узнать. И не столько по одежде и бобрику, сколько по вялым, замедленным движениям. Друзья-приятели Мараховского часами стоят у фонарных столбов и магазинных витрин, лениво провожая взглядом молодых хорошеньких девушек. К вечеру угловые жильцы собираются по трое — пятеро и тут же на улице начинают перемывать косточки своим хозяйкам. Владелицам жилизлишков достается главным образом за скупость. Шутка ли, у молодых квартирантов часто не бывает в кармане даже трамвайной мелочи! Чтобы достать трешницу на чашку кофе с пирожным, Мараховскому приходится два раза в день бегать к своей хозяйке на службу и клянчить по рублю. Но ведь он, Мараховский, человек тонкий, с запросами. Ему нужны деньги не только на кафетерий, но и на маникюр, на футбольный матч…

Несмотря на двусмысленность своего положения, этот тонкий человек мирился с любыми унижениями, лишь бы только не трудиться.

И хотя вот уже два года, как Вовочка перестал ходить на лекции, Мараховский по-прежнему снимал углы и по-прежнему в конце каждого учебного года начинал собирать вещи, готовиться к отъезду.

— Ты куда?

— В Ставрополь, на побывку.

В этом году Вовочке не удалось без шума сменить место своего постоя. Хозяйка поймала его у дверей и закрыла на замок. Мараховский затопал ногами, закричал:

— Не смей покушаться на свободу моей личности!

Через день — два, улучив момент, он выскользнул на улицу и прибежал к нам.

— Помогите! Я не хочу больше снимать жилизлишки у Елены Митрофановны.

— Что случилось? Почему?

— Она в два раза старше меня. У нее дочь замужем.

У Елены Митрофановны, кроме замужней дочери, было еще четверо ребят школьного возраста. Мал-мала меньше. Но это обстоятельство до самого последнего времени никак не смущало Мараховского. Может быть, теперь, с опозданием, у молодого парня проснулась совесть, и ему стало стыдно перед детьми, которых он объедал, и за их мать, и за себя самого? Нет, совесть Мараховского спала, как и прежде. Переезд опять обусловливался только голым расчетом. Новая хозяйка обещала устроить будущего квартиранта на сказочную должность в каком-то учреждении, где Мараховский якобы будет получать зарплату, не работая.

Ну разве мог он, Мараховский, отказаться от такого предложения?

Отвратительное племя приживальщиков! Оно ассоциируется у меня с гнусным обликом замоскворецкого приказчика, который шел в наперсники к столетней купчихе, чтобы «вродниться» в торговое дело.

Но Владимир Мараховский не приказчик. Он окончил два советских вуза. Товарищи, с которыми учился Мараховский в ЛГУ и МГУ, прекрасно работают педагогами. Их уважают, любят школьники, родители школьников, товарищи по работе. А Мараховский не ищет уважения окружающих. Он ищет легкую жизнь. Мараховский согласен сейчас жениться даже в отъезд на дочери знатного рыбака или знатного пчеловода, пусть только у этой дочери будет в приданом собственный дом и сберегательная книжка.

— При моей внешности… — говорит он.

Но внешность без чести помогает плохо. И вместо собственного дома Мараховскому приходится пока снимать чужие углы и вымаливать трешницы у многодетных матерей.

Молодой парень превратился в откровенного приживальщика. С помощью одной квартирохозяйки его перевели из Ленинградского университета в Московский, с помощью другой он получил разрешение на прописку в 50-м отделении милиции, по рекомендации третьей оказался принятым на работу в Академию имени Сталина.

Три часа работники редакции беседуют с Мараховским. Всем нам неловко за него и стыдно. А он хоть бы раз смутился, хоть бы раз покраснел. Мужчина без чести, достоинства и самолюбия. Вот как жестоко мстит жизнь человеку, который со студенческих лет мечтал о легком хлебе, собираясь жить в нашем доме на временной прописке, угловым жильцом!

1957 г.

Три молодые работницы часового завода прибежали после работы в редакцию. Взволнованные. Встревоженные.

— Скажите, это правда?

— Что именно?

— Да про новые, нейлоновые деньги. Говорят, их будут с нового года менять на старые. Один нейлоновый рубль за четыре с полтиной бумажных.

— Почему такой странный курс?

— Так ведь нейлон дороже бумаги.

— Не только дороже, но и крепче, — поправила подругу вторая девушка.

— Чепуха! Наш рубль в обмене не нуждается. Он и так крепок, устойчив.

— Крепок, это верно, да малогигиеничен, — снова вмешалась в разговор первая девушка. — А нейлон легко моется, стирается. После обмена, говорят, будет меньше гриппозных заболеваний.

— Для большей гигиеничности нужно мыть не деньги, а руки.

— А вы скажите все-таки: будет с нового года обмен или не будет?

— Да с чего вы взяли?

— Об этом все говорят.

— Ну, например?

— Например, Тамара Поликарповна, она у нас в буфете газировкой на сатураторе торгует.

— И вы ей поверили?

— Они поверили, а я нет, — вмешалась в разговор третья девушка. — Я и привела их в редакцию.

— Значит, не будет у нас нейлоновых денег? — снова спросила та, которая начала разговор.

— Нет.

— А не нейлоновые, но какие-нибудь другие деньги для обмена выпускаются?

— Тоже нет.

— Не понимаю, — пожала плечами девушка, — какой смысл был Тамаре Поликарповне распускать ложные слухи!

— О, большой! Люди слабые, бесхарактерные начинают при этих слухах терять самообладание. Они бросаются в магазины и закупают всякие ненужные вещи. А Тамара Поликарповна потом все это скупит по дешевке и заработает.

— Ну, что я вам говорила? — торжествующе спросила подруг третья девушка.

Подруги переглянулись, посмеялись над своей доверчивостью и побежали домой. За этих можно было больше не бояться. Эти в следующий раз уже не попадутся на крючок к слухачам.

Эх, Тамара Поликарповна, Тамара Поликарповна! Мы уже печатали про вас в этом году фельетон. Да только ли в этом! А вы все та же, а вы все то же. Состоите, как и состояли, верным сотрудником прибазарного агентства ОТС — "Одна тетка сказала". Так, кажется, было названо это агентство народом в дни войны.

В этом агентстве, как выясняется сейчас, работают тетки не только женского, но и мужского пола. Нам прислали из Таганрога жизнеописание некоего Макара Макаровича Криворотова. Живет Макар Макарович в хорошем доме. Среди прочих удобств в этом доме есть и ванная комната, которая, к сожалению, весьма редко используется по прямому назначению. Всю жизнь Макар Макарович чем-нибудь запасается, и все время ванна наполнена какими-нибудь продуктами. Когда-то в ней хранился пятилетний запас спичек, потом спички уступили место ситцу. За ситцем был жмых. Затем Макар Макарович наполнил ванну керосином, потом подсолнухом, штапелем. Запасался Макар Макарович как-то даже хомутами, хотя лошадей отродясь у него не было. И вот теперь Макар Макарович складывает в многострадальной ванне сахар.

— Зачем?

А Макар Макарович в ответ только многозначительно чешет расческой волосы. А волос у него на голове осталось всего на одну драку.

"Мол, как зачем? На всякий случай. Вы разве ничего: слышали про сахар?"

Это какое-то неистребимое племя слухачей. Они не только верят, но и сами сочиняют и разносят от уха к уху различные небылицы. Все вокруг течет, все меняется, а эти остаются такими же, какими они были десять, Двадцать, сорок лет назад. Рядом с Макарами Макаровичами кипит, бурлит большая жизнь. Люди сеют, строят, лазят в зимние предрассветные утра на крыши, чтобы собственными глазами увидеть хоть один из наших спутников. Вокруг у всех какие-то заботы, интересы. Один готовит к защите диссертацию, другой досрочно заканчивает годовую программу, третий никак не может дозвониться до редакции "Советского спорта", чтобы узнать, чем закончился последний матч динамовцев в Южной Америке. А у этих за душой ничего. Эти все свои разговоры начинают гнусненьким полушепотом: