— А что, ей очень плохо? — осторожно спросил я.

— Нет, — сказали из больницы. — Мы просто хотим взять ее на работу.

— Ах, вон в чем дело! — сказал я с облегчением и тут же, забыв о недавних угрызениях совести, спросил: — А какую, собственно, должность вы можете предложить ей? У вас же больница.

— Любую. У Ворожейкиной высшее образование.

— Правильно. Высшее театральное. А вам, по-моему, следовало бы подбирать работников с высшим или хотя бы со средним, но медицинским.

— Так вы что, не рекомендуете брать ее? — удивленно спросила трубка.

— Нет!

— Жалко! Она говорит, что работа в "Скорой помощи" — мечта ее жизни. Может, взять ее все-таки хотя бы переписчицей?

— Берите, только не в московский, а в саратовский филиал "Скорой помощи".

Но саратовский филиал не устроил Ворожейкину, и еще через неделю нам позвонили с Казанского вокзала.

— Вы знаете Веру Ворожейкину?

— Знаю. Кем берете?

— Секретаршей. Она говорит, что железная дорога — мечта всей…

— Знаю и про мечту…

— Значит, рекомендуете?

— Да, только не на Московский узел, а на Саратовский.

Еще через неделю позвонили из какого-то орса, потом из пуговичной артели.

В общем в ходатаях не было недостатка. И так как ответить всем по телефону не было никакой возможности, то мы решили обратиться к ним при посредстве печатного слова.

Знаем, и к вам придет глазунья с тремя кляксами. Знаем, и у вас есть сердце, которое скажет: жалко… мечта… высшее образование…

Жалейте, не возражаем, только на работу устраивайте не в Москве, а в Саратове. И не потому, что "это деревня, глушь", а потому, что Саратов — тоже прекрасный советский город.

1945 г.

Высоко в небе живет владыка вселенной — солнце. Но ни высота, ни могущественная сила жарких лучей не сделала солнце чванливым или недоступным. Любому из нас предоставлено право личного общения с самым могущественным из светил. Для этого нужно только дождаться утра, выглянуть в окошко — и ваше свидание с солнцем можно считать состоявшимся.

Но есть на свете владыка… Он даже не совсем еще владыка, а только молодой человек по фамилии Квасов, но, тем не менее…

На днях мы получили письмо, в котором несколько комсомольцев скорбными фразами живописуют деятельность товарища Квасова. Письмо комсомольцев нас сильно опечалило, ибо все мы знали Костю Квасова как скромного парня. Кое-кто из читателей, может быть, даже помнит фотографию, напечатанную семь лет назад на третьей странице "Комсомольской правды". Костя Квасов был изображен на этой фотографии с двумя ложками в руках в общей группе участников шумового оркестра. Кепка Кости лихо сидела на затылке, лицо светилось задором и молодостью, обещая всем нам в будущем только доброе и хорошее.

Именно тогда, семь лет назад, Костя был намечен горкомом комсомола к выдвижению. Он и стоил этого. На заводе его знали как хорошего производственника, а в городе он пользовался непререкаемой славой лучшего нападающего футбольной команды. Эта слава грела не только самого Костю, но и всех его ближайших родственников. Когда мать Кости заходила в продуктовый магазин, люди расступались, пропуская ее без очереди к прилавку. А если кто-нибудь ненароком пробовал протестовать, на него шикали и продавцы и покупатели.

— Ты что шумишь? — зловещим шепотом говорил первый из близстоящих болельщиков. — Это же мать нашего правого края.

Тогда, семь лет назад, правый крайний по рекомендации горкома был избран секретарем комсомольской организации. Первое время Костя успешно совмещал эту почетную обязанность и с работой в цехе и с футбольным календарем. Он был молод, энергичен, и его хватало на то, чтобы быть вместе с молодежью и на работе и после нее. Не знаю, так ли это в действительности, но клубный сторож утверждает, что именно в те годы и заводской клуб и заводской стадион жили настоящей, полнокровной жизнью. Тогда был организован знаменитый шумовой оркестр, в котором комсорг аккомпанировал певцам на ложках и организовал на заводе волейбольное соревнование. В этой спортивной баталии участвовало свыше шестидесяти цеховых, поселковых и просто никому не известных, «диких» команд. Кстати, одну из таких команд возглавлял ректор завода, вторую — парторг.

Молодежь была очень довольна своим комсоргом, полагая в простоте душевной, что именно так должен был жить и работать их молодой избранник.

Все шло как будто хорошо, да вот беда! Нашего комсорга подвели ложки. Те самые, которые были изображены на третьей странице молодежной газеты. Для секретаря горкома ВЛКСМ товарища Вельможкина эти ложки были свидетельством морального падения комсомольского активиста. И вот секретарь, прихватив с собой инструктора, отравился на завод для серьезной беседы с комсоргом.

— Позор! — сказал Вельможкин, размахивая газетным листом.

— На весь Союз! — добавил инструктор.

— В других городах комсорги играют на скрипках… — сказал Вельможкин.

— А мы на чайном сервизе… — добавил инструктор.

— Так я же на скрипке не умею! — простодушно заявил Костя.

— Он еще оправдывается! — сказал секретарь.

— Квасова надо ударить по рукам, — добавил инструктор. — Наш город занял первое место по области в сборе металлического лома, а нас толкают назад к шумовому оркестру.

— Бить не надо, — вмешался секретарь. — Квасов просто не в курсе. Я предлагаю сначала ввести товарища Квасова в курс, а потом уже бить.

Так как других предложений не поступало, то товарищ Вельможкин остался на несколько дней на заводе, чтобы ввести Квасова "в курс". Первое, что сделал Вельможкин, — это добыл для комсорга ставку освобожденного работника.

На этом сложное искусство введения "в курс" мололодого активиста не закончилось. Молодому активисту нужно было еще создать «условия». Опытный Вельможкин быстро справился и с этим делом. Он добыл стол, телефон, графин и пепельницу для окурков. Затем сложными манипуляциями Вельможкин выселил из здания конторы управляющего делами завода и повесил на его дверях новую табличку: "К. П. Квасов, секретарь комитета ВЛКСМ".

— Ну вот и все, — сказал Вельможкин. — Стол и телефон у тебя есть, теперь ты можешь спокойно руководить молодежью.

Трудно было Косте на первых порах осваивать новые условия работы. Раньше хоть и не был он "в курсе", однако все для него было ясно. Молодежь в цехе, и он вместе с ней. А теперь между ними стол, три этажа и бюро пропусков.

Правда, теперь у Квасова телефон. Нет-нет да и позвонит товарищ Вельможкин:

— Ну как, заворачиваешь?

— Заворачиваю.

— Правильно! Давай, заворачивай!

А что заворачивать, и неизвестно.

Но не напрасно товарищ Вельможкин хлопотал о телефоне. Телефон, как известно, сам по себе существовать не может. При нем обязательно должен быть технический аппарат. У Вельможкина при телефоне был специальный помощник. Добыл и Квасов себе помощника. Посадил рядом с собой златовласую Дусю. Дуся оказалась разбитным человеком; она добыла для себя стол, пишущую машинку и быстро установила контакт со всеми горкомовскими девушками. А эти девушки были на редкость любопытными особами: одной хотелось знать все, что касалось железных стружек и обрезков, вторая беспрестанно требовала цифр о сборе куриного помета, третья не могла уснуть, не собрав свежих сведений о всех полученных школьниками за день двойках и тройках.

Косте уже некогда было скучать. С утра он закидывал удочки в цеховые и поселковые конторы, выуживая оттуда всякую цифровую «плотичку». Днем он садился с Дусей за разборку «улова». Вдвоем они отсортировывали железные обрезки от медных и чугунных, уточняли данные о помете и выводили среднешкольные единицы и двойки, выделяя, какое количество из двоек приходилось на долю членов ВЛКСМ и какое на долю несоюзной молодежи.

Для чего требовались все эти сведения горкомовским девушкам, Костя не знал. Да это для него было теперь и не важно. Важно было то, что Костя, по публичному свидетельству Вельможкина, серьезно входил "в курс".