В этот день Шамков остался после восьмичасового рабочего дня, чтобы выполнить суточное задание. Глядя на Шамкова, остался Чусов.

Звено Шамкова день ото дня прибавляло темпы. Сорок концов уступили место сорока пяти, сорок пять — пятидесяти, пятьдесят — шестидесяти.

Гартман бушевал и волновался. Он кричал, что такой спешки ему не нужно. Он доказывал бригадиру Банных, что больше сорока труб в день он не требует. Гартман никак не мог понять, почему «зольдат» Шамков и «мюжик» Чусов добровольно остаются после работы и гонят по шестидесяти труб за смену.

А Шамков шел дальше. Он стал давать по семидесяти труб, а затем и по восьмидесяти. Бригада Банных кончала монтаж топки фирмы «КАСТ» на двадцать четвертые сутки. Третьего сентября монтажники уже готовились к опрессовке. Господин Гартман прибежал к Тумасову и потребовал десять суток на осмотр котла, прежде чем пустить его под гидравлическое испытание. Десять суток — и ни одного дня меньше!

— Может быть, господину Гартману хватит и двух часов на осмотр? — спросил, улыбаясь, Тумасов.

Гартман не стал продолжать разговор. За сорок пять минут до «шабаша» он дал приказание немецким рабочим бросить монтаж и демонстративно ушел.

Гартман ушел, сильно хлопнув дверью, чтобы научить господ Банных, Тумасова и Шамкова с большим уважением относиться к установившимся традициям фирмы «КАСГ» и привычкам ее инженеров.

В час дня котел стали наполнять водой — начиналась опрессовка. Когда давление в котле поднялось на десять атмосфер, к Гартману послали человека с просьбой прийти на испытание.

Гартман не явился. Давление подымалось все выше и выше. Манометр показывал двадцать атмосфер. Банных молча ходил у труб. К Гартману послали второй раз. И во второй раз он отказался прийти.

Манометр показал тридцать атмосфер.

Стрелка поднималась уже к сорока, когда Гартман решил наконец послать на разведку своего человека. Человек пришел, оглядел трубы и убежал обратно. По трапу поднимался сам Гартман.

При сорока трех атмосферах давления начался осмотр котла. Из тысячи шестисот труб котла «Гонемага» "заслезилась" всего одна.

Гартман отыскал товарища Банных. Он сжал ему руку и сказал переводчице:

— Передайте господину Банных: фирма «КАСГ» удивлена. Топки ее системы можно, оказывается, монтировать не в шестьдесят дней и семнадцать часов, а в три раза быстрее. Скажите Банных, что Советский Союз поставил мировой рекорд не только в скорости, но и по качеству. Я, Гартман, не слышал ни об одном случае такого монтажа, когда из тысячи шестисот труб ни одна не дала бы течи.

Четвертого сентября комсомольский котел уже был сдан котельному инспектору. Банных выделил Шамкову самостоятельную бригаду, а во главе осиротевшего звена поставил «ведущим» старика Чусова.

Вечером господин Поляс пришел к господину Гартману.

— Фирма "Бергман", — сказал он, — потерпела поражение в один день с фирмой «КАСГ». Вы помните этого мальчика Мордуховича, о нахальстве которого я вам говорил? Он заставил меня изменить свое отношение к традициям нашей фирмы. Сегодня мы сдали готовую турбину, сдали на двадцатый день после начала монтажа. Это могло случиться только в этой непонятной стране. Так могут работать лишь фанатики. Мордухович заразил сумасшедшей гонкой даже меня и добился своего. Вы знаете, — продолжал Поляс, — я никогда не видел, чтобы люди так боролись за данное ими слово. Комсомольцы сутками не уходили со стройки. Когда нужны были плотники, они брались за топоры. Когда требовались бетонщики, они сами месили бетон. Не было тряпок для протирки частей, они снимали свои рубашки…

Гартман молчал, замолчал и Поляс.

Монтаж комсомольской турбины центральной электрической станции был закончен в двадцать дней.

Четвертого сентября вечером Мордухович отчитывался о работе своей бригады на комсомольском собрании и получил на вид за медленное освоение немецкого языка.

1931 г.

В комсомольской ячейке Наташу всегда звали Нагой. Это, по существу, пустяковое переименование каким-то незаметным штрихом подчеркивало весеннюю окраску ее глаз и ее характера. Наташа любила, когда ее окликали сокращенным именем, ибо в этом было много теплоты, дружбы. А еще любила она свое имя потому, что впервые ее назвал Натой Саша Волков.

Сашка прибыл к нам на завод с первой комиссией Цекамола в марте 1930 года и остался «секретарить» в сборочном цехе. В жизнь нового цеха Сашка входил уверенно. Он не кричал на собраниях о прорывах языком плакатов и лозунгов и не прикрывал своего технического невежества треском дешевой демагогии. Это резко отличало Сашку Волкова от двух его предшественников.

Сашка собирал на беседы бригадиров, рылся в платежных ведомостях и посвятил три комсомольских собрания трем странным вопросам.

На первом собрании американские мастера рассказывали переводчицам, а переводчицы комсомольцам о работе примерно таких же цехов и таких же станков на заводе Генри Форда в Детройте и на заводах Мак-Кормик. На втором собрании начальник цеха инженер Салищев два часа обдавал суховеем зевающие рты молодежи. Салищев был большой знаменитостью в инженерном мире, и на заводе к нему относились весьма предупредительно: как бы не обидеть беспартийного спеца.

Когда Салищев кончил свою речь, Сашка вежливо задал вопрос:

— Ну, а как, уважаемый Даниил Ксенофонтович, мы будем расставлять рабочих по комплектам и бригадам?

— По каким бригадам? — спросил инженер Салищев. — Разве вы не слышали, о чем я говорил собранию? Поточное производство деталей и их сборка на конвейере получили свою техническую разработку в Америке. Наш завод является копией, а оригинал — это Форд. Мы позаимствовали в Америке технику, мы возьмем оттуда же и принцип расстановки рабочих, рекомендованный инженером Тейлором. Этот принцип берет в основу не рабочего, а только одну из его функций, которая долголетней практикой у конвейера доводится почти до совершенства. Рабочего как такового у нас не будет. У нас в цехе имеется семьсот пятьдесят шесть станков и семьсот пятьдесят шесть рабочих функций. При гаком распорядке, вы сами видите, ни о какой бригаде говорить не приходится. В цехе должны быть только станки, наладчики и рабочие места.

Даниил Ксенофонтович закончил на этом свое объяснение и ушел.

— Простите, я занят.

Прения пришлось перенести на следующее собрание. Сашка Волков в тот же вечер уехал в город и ходил по библиотекам и книжным магазинам. Он искал книжку об инженере Тейлоре и его "принципах".

Дня через два Сашка подошел в цехе к зуборезам. У рабочих не было поковок, и они сидели у станков, как в читальне, с книжками и газетами.

— Кто у вас старший? — спросил Сашка.

— У нас старших нет, — ответила Наташа.

— Как же нет? А кем будешь ты?

— Я рабочая функция номер триста двадцать один, а сосед мой — функция номер триста двадцать два.

— Ну, а имя-то у тебя есть?

— Здесь нет. А вообще меня зовут Наташей.

— Эх, Ната, Ната! — сказал Сашка. — Наверное, ты комсомолка, а в цехе вместо работы книжки читаешь.

— А что делать? — спросила Ната. — Поковок-то нет!

— А почему нет?

— Кто же их знает, почему? Об этом надо спросить наладчика, а я только функция номер триста двадцать один, и вмешиваться мне в дела, не относящиеся к этой функции, не разрешается.

— Чепуха! — сказал Сашка.

В обеденный перерыв он пошел вместе с Натой в кузницу. Поковки для шестерен штамповались молотами «Аякс», а «Аяксами» управляли неопытные рабочие. В этот день Ната возглавила первую сквозную комсомольскую бригаду, которая повела борьбу за нормальный выпуск шестереночных заготовок.

На третьем собрании впервые перед комсомольцами выступил секретарь сборочного цеха Сашка Волков. Он сказал:

— Наш завод новый. Он выстроен с расчетом на конвейерную работу. Наш цех, товарищи, молод. Шестьдесят процентов рабочих комсомольцы, и мы начинаем борьбу с Тейлором. Мы взяли у Форда его конвейер, ибо он является совершенством техники, но к этому конвейеру требуются социалистические поправки. У нас на заводе рабочий будет не тейлоровским автоматом, а живым человеком с именем и фамилией. Пусть пронумерованные придатки к машинам останутся там, за океаном, в стране Генри Форда и Тейлора.