— Вы были близки? — спросила я.

— Это… непростой вопрос.

Лютер стиснул зубы, и на лицо легла обычная каменная маска. В любой другой день я проворчала бы под нос, что так обрывать неприятные разговоры грубо, и сдалась.

Но сегодня его панцирь казался скорее стеклянным, чем стальным. Если смотреть достаточно долго и достаточно глубоко, если сосредоточить внимание не на притворном безразличии, которое он излучает, а на спрятанной за тенями правде…

Я накрыла ладонью ладонь принца, лежащую на груди у короля.

— Расскажите, — настойчиво попросила я.

Лютер немного раздвинул и согнул пальцы, и мои легли между ними; наши руки скорее переплелись, чем соприкоснулись.

— Мои дядя и отец были довольно близки, — медленно начал Лютер. — Когда Ультер стал королем, отец посвятил себя его правлению. Меня даже назвали в его честь. Но потом… ситуация изменилась. — На лбу у Лютера залегла складка. — Дядя взял меня под свое крыло, когда я был совсем мал. Он стал мне отцом больше, чем мужчина, который меня зачал. Это принесло разлад в нашу семью, но никогда не отпугивало Ультера. Пожалуй, он был единственным человеком в королевстве, который не мог получить от меня никакой выгоды, но относился ко мне лучше всех остальных.

Маска стоика держалась на Лютере крепко, но голос пронизывало душераздирающее одиночество. Я поняла, что быть наследником трона — значит держаться обособленно и вечно думать, сколько в любых отношениях искренности, а сколько желания застолбить себе положение с расчетом на будущую выгоду.

— Но? — настойчиво спросила я.

— Но… мы соглашались не во всем.

Я ждала продолжения, но на сей раз его слова иссякли, оставив тревожное, сумрачное выражение на лице. Большой палец Лютера скользил по моей кисти, и я гадала, понимает ли Лютер, что делает.

— После его смерти корона перейдет к вам?

— Это неизвестно.

— Но все думают, что к вам, да? Она переходит к самому могущественному из Потомков, а это и есть вы?

— Наше могущество не так легко оценить.

Я закатила глаза:

— Лютер, я никчемная, ни над чем не властная смертная, можете избавить меня от ложной скромности.

Принц снова засмеялся, его пальцы сжали мою кисть.

— Да, ожидается, что корона перейдет ко мне.

Представить Лютера на завидном месте своего дяди было несложно. Он уже держался с авторитетностью монарха и мог не говорить ни слова, требуя подчинения одним своим представительным видом. А в гневе был однозначно страшен. Не верилось, что многим хватит смелости — или дурости — рисковать, вызывая его ярость.

Разумеется, исключая присутствующую здесь меня.

Но добротой Лютер тоже обладал, как ни претило мне это признавать. Он ни разу не наказал меня за дерзость, а к целителям относился с бо́льшим уважением, чем любой другой Потомок. Он даже предложил направить помощь нуждающимся семьям Смертного города, но я отвергла его предложение из мелочного желания досадить, о чем сейчас вспоминала, сгорая от стыда.

— А каким королем собираетесь стать вы? — спросила я. — Таким, как Ультер?

Лютер слегка наклонил голову набок:

— Вы считаете его плохим королем?

Я сильно прикусила язык. Пожалуй, лучше не разражаться тирадой об ужасах политики короля Ультера в присутствии человека, только что назвавшего его вторым отцом.

Я пожала плечами:

— Не забывайте, я ничтожная, ни над чем не властная смертная. Что я могу знать о мире королей?

— Ответьте мне, — попросил Лютер, копируя мою недавнюю настойчивость.

Его пальцы обхватили мои, и на сей раз не было сомнений в том, что это сделано нарочно.

— Будьте честны, — велел он.

Мой вздох мало чем отличался от стона. Ужасная затея, за которую я почти наверняка поплачусь жизнью. Но в глазах Лютера читались совершенно неподдельный интерес и готовность слушать, порожденная искренним любопытством, а не желанием обвинить. Да и вдруг я больше никогда не получу возможность высказать все будущему королю Люмноса?

— Он совершал плохие поступки, — наконец проговорила я. — Принимал плохие законы.

— Например?

Я переступила с ноги на ногу:

— Законы, которые вредят детям.

— Законы о размножении, — предположил Лютер.

Я кивнула.

— По-вашему, те законы нужно отменить?

— По-моему, ни один ребенок не должен умирать из-за того, кто его родители.

— Даже если такой ценой мы можем сохранить наше королевство сильным?

— Если гибель невинных — цена, которую мы готовы заплатить, то мы не заслуживаем права быть сильными.

Лютер ничего не ответил, хотя в глазах у него загорелся голубой огонек. В воцарившейся тишине мы оба снова переключили внимание на короля.

Вопреки моему отношению к Ультеру, его приближающаяся смерть затронула чувствительную струнку в моей душе. Я стала гадать, есть ли у него дети или внуки. Сидят ли они когда-нибудь с ним, как сейчас я. Обнимают ли они его, ждут ли с тревогой боли, которая нахлынет после его ухода. Способны ли жестокие сердца Потомков на такие чувства?

Я вырвала ладонь из руки Лютера, стараясь не думать о том, какого колоссального волевого усилия потребовало это простое действие. Пальцам тут же стало слишком холодно, слишком одиноко, и я нашла им занятие — убрала волосы королю с глаз и поправила край ночной сорочки там, где ткань сбилась и врезалась ему в кожу.

— В последнее время вы не приходили во дворец вместе с Морой, — проговорил Лютер.

— Я брала перерыв.

— Почему?

Я изогнула бровь:

— Нужно напоминать, что случилось во время моего последнего визита во дворец?

— Справедливое замечание. Приказам вы следуете поразительно плохо.

— Спасибо, — сказала я сухо.

Лютер улыбнулся:

— Зато хорошо выполняете свою работу.

Щеки залились румянцем ложной скромности, и я с презрением подумала, что могла создать впечатление девицы слишком застенчивой, чтобы знать свои достоинства. Застенчивостью я не страдала совершенно и прекрасно знала, что я хорошая целительница. Я просто не заслуживала быть хорошей целительницей.

— Так и есть, — настаивал Лютер. — Я видел, как вы успокоили мою сестру, когда ей было страшно, и как вы рассмешили моих маленьких кузенов, когда им было больно. Вы отнеслись к ним по-доброму вопреки невежливости их матерей. — Принц кивнул на своего дядю. — Я вижу, как вы сейчас осматриваете короля, притом что его не любите. Почти каждый ваш визит во дворец мои стражи вас задирали, а вы отчитали меня за то, что я ранил их. Вы попытались с боем прорваться в горящее здание, чтобы спасти их.

Я отвернулась, не в силах вынести уважения, с которым Лютер на меня смотрел, — совсем как Генри в день, когда я выкрала документы из дома Бенеттов.

В день, когда я обрекла погибших вчера Потомков на их участь.

Лютер вытянул шею, пытаясь перехватить мой взгляд.

— По-моему, у вас редкий дар видеть внутренний облик людей, а не только внешний.

— Если бы вы знали меня лучше, то, наверное, думали бы иначе, — тихо сказала я. Ничего больше я раскрыть ему не осмеливалась.

Возникла долгая пауза, во время которой Лютер не сводил с меня внимательных глаз.

— Дием… во время вашего последнего визита сюда, в день, когда вы убежали из этих покоев… Что вы искали на самом деле?

Плечи напряглись, но я заставила руки продолжать двигаться, а лицо — принять безразличное выражение.

— Я же объясняла вам, что оставила сумку в фойе.

— Вы выполняли задание Хранителей?

Кровь застыла у меня в жилах.

— Мне известно, кто они, — продолжал Лютер. — Знать, что происходит в этом королевстве, — мой долг, а они действуют не так скрытно, как им хочется думать.

Я медленно подняла голову и посмотрела Лютеру в глаза. Волосы у меня на затылке встали дыбом: из его взгляда исчезла вся мягкость, осталась лишь жестокая, непоколебимая неподвижность. Разговор принимал опасный оборот.

— И мне доподлинно известно, что нападение на склад — их рук дело.