Я медленно повернула голову в ту сторону, и затекшие гудящие мышцы напряглись. Каскадные шторы из бордового шелка раздвинули, и за рядом арочных окон виднелся рассвет над окутанным туманом садом. На небе выделялись всполохи кремово-розового и дымчато-сиреневого, но именно ярко-оранжевое зарево окутывало комнату ослепительным сиянием.

Окутанный солнечным светом, в кресле с высокой спинкой развалился мужчина, склонив голову набок. Его веки были опущены, рот приоткрыт, грудь поднималась и опускалась в медленном ритме сна. Распущенные волосы цвета воронова крыла обрамляли лицо, в дремоте казавшееся еще более красивым: ночь сгладила все его острые углы. Лишь морщинка меж темными бровями намекала, что под бездвижным спокойствием что-то пульсирует.

Кресло он пододвинул вплотную к кровати, одну руку положил на одеяла так, что наши пальцы соприкасались. Раскрытая ладонь смотрела вверх, словно ожидая мою руку, совсем как в те последние секунды на оружейном складе.

Лютер.

Глаза принца открылись, и наши взгляды встретились. Какой-то миг выражение лица Лютера не менялось, и я удивилась его мягкости. Я никогда не видела Лютера таким. Я видела его злым, раздраженным и даже испуганным, о чем вспоминала с содроганием, но никогда таким… умиротворенным.

— Вы проснулись. — Лютер резко сел. Я ждала ледяного безразличия, к которому так привыкла, а он лишь нахмурился. — Как вы себя чувствуете?

Я заставила себя приподняться, покачала головой, чтобы навести порядок в мыслях, но мозги до сих пор вязли в тумане.

— Что случилось? Где я?

— Здание склада обрушилось, и вы…— Лютер сделал паузу, — лишились сознания. Я принес вас во дворец восстанавливаться.

В мыслях вспыхивали пугающие обрывки путаных воспоминаний. Взрывы, Хранители на дороге, мертвые стражи, пылающее здание, Перт…

— Перт, — прохрипела я. — Он как, ничего? Они выбрались? И тот, другой страж, он как?..

— Они оба выкарабкаются. Перта отправили в Фортос к армейскому целителю. Другой страж уже поправляется дома.

Кажется, я целую ночь задерживала дыхание, а теперь шумно выдохнула, снова рухнула на подушки и закрыла глаза, чувствуя, как облегчение разгоняет панику.

— Они выбрались, — пробормотала я.

— Да. Вашими стараниями.

Моими стараниями. Чувство вины звериной лапой надавило на грудь и сжало, острые когти вонзились мне в плоть.

— А другие — те, кто лежал на траве… Как они?..

— Кое-кого отправили в Фортос лечиться, но большинство смогли вернуться домой и теперь самоисцеляются. Кроме…

Кроме женщины-стража.

Я кивнула, выражая молчаливое понимание. Ее страшное, избитое тело мне не забыть никогда. Я не позволю себе его забыть.

— Мне очень жаль, — тихо проговорила я. — Очень жаль тех, кто не выжил.

Лютер не поймет, не сможет понять, как много для меня значат эти слова. Каким тяжелым камнем оборвавшиеся жизни будут лежать у меня на душе до конца моих дней.

Или, может, Лютер понимал. Я вспомнила сомнение, отпечатавшееся у него на лице вчера вечером, когда я только появилась у склада. Неужели он знал? Неужели подозревал?

Если так, Лютер этого больше не показывал. Он зевнул и сонно потер глаза. Длинные волосы взъерошились оттого, что он на них лежал; взгляд, обычно резкий и пронзительный, затуманился от сильной усталости.

— Вы всю ночь тут сидели? — спросила я.

— Да.

— Почему?

Лютер грустно на меня посмотрел, но не ответил.

Раздался пронзительный крик. Нечеловеческий, беспокойный и пугающе близкий, он своей силой заставил окна задрожать, а меня — вскочить.

— Что это было?

Лютер вздохнул и поднялся на ноги:

— Это Сора, гриверна короля Ультера. — Он подошел к окну и прислонился плечом к стене, глядя вверх. — Она все утро взбудораженная. Я беспокоился, что она разбудит вас своими выходками.

Я вспомнила невероятное создание, которое видела во время последних двух визитов во дворец. Сора и тогда казалась расстроенной.

— А она не взбудораженной бывает?

— Обычно она довольно послушная. Даже излишне. — Взгляд Лютера потеплел. — Бесконечное множество раз я пытался использовать ее для боевой подготовки Королевской Гварди, но, как бы ни задабривал Сору, она спит все учения напролет.

— Вы говорите о ней как о домашней зверюшке, а не как о совершенно жутком чудовище.

— Ну, Сора может и напасть. Проблема в том, что она слишком умная. Она чувствует чужие намерения, и фальшивые битвы ее не интересуют. Когда понимает, что противник по-настоящему не опасен, она, скорее, заберет угощение и полетит спать.

Я усмехнулась:

— В этом мы с Сорой похожи.

Лютер рассмеялся — рассмеялся! — и мне пришлось приводить себя в чувство, чтобы челюсть не отвисла.

Я наглядеться на него не могла. Поза расслабленная, почти ленивая. Полные губы изогнуты в улыбке; нежность при упоминании гриверны, от которой в уголках глаз появились морщинки. Свободные шерстяные брюки, чуть помявшаяся рубашка, застегнутая не до конца, так что обнажилось больше шрама, рассекающего его тело пополам. Вид у Лютера был непосредственный, беспечный, совершенно не подходящий бесчувственному наследнику трона, с которым была знакома я.

Кажется, я впервые видела Лютера — не Его Королевское Высочество принца Лютера Корбуа Люмносского, а просто Лютера — и не понимала, как к этому относиться.

Лютер перевел взгляд на меня, и я быстро потупилась, чувствуя, как пылают щеки.

— Почему Сора расстроена? — спросила я.

Беззаботности как не бывало — Лютер снова превратился в ледяного, непостижимого принца. Он выпрямился в полный рост и вернулся к кровати.

— Когда король умрет, Сора перейдет к новому хозяину. Подозреваю, она чувствует близость перемен.

— По-вашему, ей грустно?

— Дело немного в другом. — Лютер сделал паузу и обвел меня взглядом, похоже, не зная, стоит ли продолжать. — Она верно ему служит, но Сора и мой дядя никогда не были близки. Не так, как подобает гриверне и монарху.

— Так что же ее беспокоит?

— Гриверны чрезвычайно умны, имеют собственные взгляды и собственное мнение, но магия заставляет их повиноваться лишь королю. Думаю, она опасается необходимости служить непонятно кому с неясными намерениями.

Я стиснула зубы.

— Кажется, мы с Сорой похожи и в этом.

Лютер нахмурил брови, не понимая, о чем я.

— Соглашение, которое вы заключили, — напомнила я. — Пожизненная служба монарху. Обязательство моей матери, которое вместо нее согласилась выполнить я.

Лютер помрачнел и отвел взгляд.

Мы сидели в тишине так долго, что я почувствовала себя неловко. Фыркнув, я откинула одеяла. Лютер шагнул ко мне, поднял руку, чтобы остановить, но я проигнорировала его, свесила ноги с кровати и… замерла.

Хлопая глазами, я оглядела себя:

— Чьи это вещи?

— Ваша одежда сгорела. Я… моя кузина вас переодела. — Лютеру хватило ума хотя бы изобразить пристыженность. — Моя кузина… молодая женщина. Она вам помогла.

Память воскресила обрывок воспоминаний.

«Брюки. Она обычно носит брюки».

Лютер попросил свою кузину раздеть меня догола. Потом одеть. Хуже того, они меня явно выкупали — я не видела на себе ни следа грязи. Чистые, мягкие волосы ниспадали молочно-белыми волнами. Мне даже ногти выскребли и подпилили аккуратными овалами.

И меня в самом деле переодели в брюки. Элегантные, темнейшего синего цвета, из плотного эластичного материала, какой я никогда прежде не носила, еще и со слоем брони на бедрах, напомнившем мне форму Королевской Гвардии. Туника, размера на три больше нужного, свисала с моего голого плеча и источала тот же древесно-мускусный аромат, который я уловила ранее.

— Боль прошла?

Я резко подняла взгляд:

— Боль?

— Я не смог определить, насколько серьезно вы ранены. Собирался вызвать Мору, когда вы проснетесь.

— Ранена? — хмуро переспросила я.

Я поочередно согнула руки и ноги, задрала рукава, чтобы осмотреть предплечья, провела пальцами по лицу и по шее — ни повреждений, ни опухолей. Помимо небольшой разбитости и затекшей шеи, я чувствовала себя не хуже, чем наутро после сильной попойки.