— Вокруг меня слишком много вранья. Губернаторы врут, что собираем огромные урожаи. Адмиралы и генералы рассказывают сказки про самый сильный флот и армию. Оказалось, и про Польшу врали. Нет там никакого замирения и спокойствия. Как было там змеиное гнездо, так там оно и осталось.

Он тяжело поднялся с места.

— И вот теперь Саши больше нет, — его голос «надломился». — Больше я таких ошибок не совершу, но… сейчас не об этом. Я…

Николай Первый подошел ближе, почти вплотную. Александра напрягся, не понимая, чего ему ждать.

Их взгляды скрестились.

— Теперь наследником Российского престола стал Константин, и я хочу, чтобы его обучение занимался именно ты, Александр.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Возвращался Пушкин «громко», шумно. Прежде во внутренний дворик дома, где проживало его семейство, влетела кавалькада всадников. Хмурые казаки в мохнатых шапках, папахах с пиками наперевес были похожи на кровожадных кочевников монголов, жаждущих крови. Следом въехала роскошная карета в богатой позолоте и императорских вензелях, на запятках стояли дюжие слуги ярких ливреях и каменными родами. Сразу видно, что очень непростой человек прибыл — какой-нибудь генерал или даже целый сенатор.

Домашние так всполошились, что в доме попрятались. Они решили, что Александра Сергеевича арестовали, бросили в тюрьму, а теперь пришли и за ними. Дорохов, усы торчком, глаза бешенные, схватил аж три ружья и залег с ними у самой двери. Позади него Никитка, хозяйский слуга, топор с таким зверским лицом сжимал, что сразу ясно — если кто и пройдет в дом, то только через его бездыханное тело.

— Эй, я это! Слышите⁈ — громко крикнул Пушкин, едва выскочив из кареты. Для большего эффекта даже руками замахал, привлекая к себе внимание. — Миша, старина, знаю, что с ружьём залег! Смотри, не пальни в меня с испуга! Я это, я!

Александр подошел к крыльцу, еще раз взмахнул руками, топнул ногой в нетерпенье. Мол, выходите, хватит прятаться.

— Миша, выходи!

Наконец, дверь отворилась, и на пороге появился его товарищ, настороженно зыркавший по сторонам.

— Это же я! — широко улыбнулся Пушкин,

— А это кто? — Дорохов показал на казаков, с пиками застывших за спиной поэта.

— Мой эскорт, Миша. Теперь они всегда будут со мной.

Тот с подозрением посмотрел на казаков, потом на самого Пушкина.

— Неужели снова в министры пошли?

— Бери вы, Миша! — хохотнул Александр, тыкая характерным жестом в небо. — Теперь я наставник самого цесаревича. Ты рот-то прикрой — птица залетит.

Товарищ, и в самом деле, рот так раскрыл, что чуть челюсть не свихнул.

— Н-н-наставник цесаревича Константина? — заикаясь повторил Дорохов, смотря на Пушкина совсем «другими глазами». Дернув головой, он развернулся в сторону казаков. Теперь ему уже все было понятно: такой эскорт не мог быть у обычного министра, а вот у того человека, который будет обучать и воспитывать будущего императора, запросто. — В-вы станете учить будущего государя?

— Да, Миша, — кивнул Александр, приосанившись при этом. — Считай меня дядькой следующего императора…

Тут из-за его спины вышел слуга Никитка. Лицо ошарашенное, бледное, как смерть, похоже, что последнюю фразу только и услышал.

— Господи Боже мой, господи Боже мой, — только и повторял он снова и снова. — Господи Боже мой… Наш соколик как взлетел… Господи Боже мой.

Не прошло и пары минут, как дверь снова отворилась, пропуская вперед Льва, младшего брата Пушкина. Выглядел он тоже донельзя воинственно: с ружьем в одной руке, с саблей в другой, волосы всклочены, глаза в орбитах вращаются.

— Ба, Саш[А]⁈ Оказывается, ты весь этот переполох устроил!– радостно закричал он, бросаясь обниматься. — А мы тут в панику ударились, ружья и топоры похватали! Такого себе напридумывали, что и сказать стыдно! А это еще, что за явление Христа народу?

Оторвавшись от брата, Лев кивнул на казаков.

— Чего это они с тобой-то? Опять что ли в чем-то провинился?

— Как сказать, братишка, как сказать, — ухмыльнулся Александр. — С одно стороны, вроде награда, а с другой — вроде и наказание. Я же теперь наставник цесаревича Константина.

И вновь повторилось то же самое, что и со всеми другими. Лев на некоторое время застыл, просто открывая рот и не говоря ни слова. Только глаза пучил и невероятно гримасничал.

— Наставник цесаревича⁈ Господи! — задыхаясь от восторга, вскрикнул он. — Я же теперь такие дела смогу воротить, что мне никто и слова поперек не скажет…

Петербург. Дворцовая площадь

Кто другой, давно бы уже рычал от восторга, танцевал от счастья. Ведь, звание «наставник цесаревича» было сродни золотому билету, открывавшему перед тобой все двери, решавшему все твои проблемы. У тебя есть долги перед банком, так теперь управляющий банком лично придет и предложит тебе отсрочку платежа или, вообще, уберет его добрую часть. С тобой враждует сосед из полицейских или даже жандармов, так сегодня же он прибежит, и будет лебезить перед тобой, слезно извиняться. Богатый помещик хочет «оттяпать» кусочек твоей земли с лесом и деревенькой, так забудь о нем, больше ты о нем ничего не услышишь.

Наставник сутками находится рядом с цесаревичем. Ближе него у будущего императора только самые близкие родственники — отец, мать, братья и сестры. Неслучайно, многие из российских императоров на протяжении всей жизни с особой теплотой вспоминали своих воспитателей, а после их смерти заботились об их семьях — оплачивали долги, справляли дочерям приданное, устраивали сыновей в лучшие учебные заведения империи. Наставник цесаревича был одним из немногих, кто имел привилегию посещать государя без предварительной договоренности.

— Но, черт его дери, есть большое «Но», — с тяжелым вздохом Пушкин остановился прямо у главного входа в Зимний дворец и застыл на глаза у удивленной охраны. — Пожалуй, это «Но» не просто большое, оно огромное, не обхватить, не увидеть…

В этом «Но» было столько всего, что впору было бежать без оглядки от дворца, как можно дальше. Трудности и невероятные искушения будущего наставника «встречали» уже при входе во дворец, где встречи с ним искали десятки и десятки аристократов, которые раньше совсем не желали с ним знаться. Сейчас же заискивали перед ним, лебезили, улыбались, восхищались его стихами и пьесами. Подсовывали своих смазливых дочек и даже женушек, готовых едва ли не выпрыгнуть из своего платья. Те ловили его взгляд, нагибались пониже, чтобы продемонстрировать глубокое декольте, старались коснуться его и даже прижаться в каком-нибудь укромном уголке. Ловили каждое его слово, словно он был их самый близкий друг, родственник и член семьи. От каждого слова этих новоявленных друзей и знакомых несло ужасной приторной сладостью и откровенной фальшью. Честное слово, тошнота к горлу подступала.

Другой трудностью, которая ждала его, был сам цесаревич. Вроде бы совсем юнец двенадцати лет отроду, с которым у него, как у педагога с огромным стажем, совсем не должно быть проблем. Сколько таких сорванцов в будущем прошло через его руки, не сосчитать. Казалось бы, справиться с одним единственным ребенок — плевое дело, но не тут-то было.

— … Крепкий орешек, об который можно с легкостью обломать зубы.

Дело было в том, что Константин был младшим сыном Николая Первого и не считался наследником престола. К роли будущего императора готовили старшего сына Александра, к услугам которого были лучшие учителя и воспитатели, максимум внимания отца. Константин же должен был пойти по стезе военного и возглавить впоследствии военное или морское ведомство что и определило характер воспитания и обучения. Насколько понял Пушкин, цесаревича обучали спустя рукава, науки давали в усеченном форме. За его успехами никто особо и не следил. Как говориться, читать, писать и считать научился и отлично. О какой-то глубине знаний можно было и не мечтать — история давалась обрывочно и виде сказок и легенд, физика и химия преподавалась на уровне детского сада (дождь пошел, потому что Боженька гневается). Словом из Константина готовили классического солдафона, который никогда не должен был составлять конкуренцию старшему брату. Теперь уже и не понятно, намеренно ли это делали или просто так случилось само собой.