Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Наталья проснулась среди ночи. Ей почему-то стало страшно, жутко захотелось прижаться к мужскому плечу, ощутить на себе привычную, успокаивающую тяжесть его руки. Пошарила рядом, и с испугом вскочила — ее Саши в кровати не было.

— Саша? — тихо позвала она в темноту, но ответом ей была тишина. — Сашенька?

С зажжённой свечкой в руке молодая женщина покинула спальню. В коридоре тоже было тихо, хотя…

— Кажется, кто-то в кабинете разговаривает, — с удивлением пробормотала она, повернувшись в ту сторону. — Неужели, Саша?

Сгорая от стыда [ведь, родного мужа подслушивала] и одновременно от любопытства, Наталья наклонилась к полуприкрытой двери кабинета и затаила дыхание. Слишком уж странную беседу там вели.

— … Я не рассчитал сил и своих возможностей. Слишком все здесь оказалось запущенным, а чтобы изменить все это, требуются просто громадные деньги, — в голосе мужа, а Наталья ни сколько в этом не сомневалась, звучало столько тоски, что самой сердце заныло. — Поэтому, то дело, о котором я тебя предупреждал, больше нельзя откладывать. Через пару дней, максимум через неделю, мы должны отплыть. У тебя все готово?

В ответ послышался какой-то шорох, и едва различимая речь. Голос, судя по всему, принадлежал Дорохову.

— Все готово, Александр Сергеевич. Удалось собрать почти всю свою старую команду, что на Кавказе отличились. Тридцать два человека, молодец к молодцу, как на подбор. Отлично фехтуют, на шашках никому не уступят. Отлично стреляют из ружей и пистолетов. Если нужно будет, то половине из них можно и настоящее артиллерийское орудие.

— Пистолеты из Америки закупил? Хорошо. А кирасы для бойцов из булата? Хорошо себя показали? Пулю держат?

В какой-то момент они перешли на шепот, отчего их голоса стали совсем неразличимыми.

— … Точно все проверенные? Ручаешься за них? Поверь мне, золота будет столько, сколько они ни разу в своей жизни не видали…

КСТАТИ, историю про ДРУИДА НА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ считаю одним из самых интересных своих произведений. Легкое, ненавязчивое повествование, в то же время очень динамичное и жесткое местами (для врагов, конечно же). РЕКОМЕНДУЮ

https://author.today/reader/262130/2357408

Санкт-Петербург

Аккурат 4 мая 1838 г. по Петербургу «побежал» слух о том, что Александр Сергеевич занемог. Многочисленным друзьям, знакомым и просто любопытствующим домочадцы с тревогой в голосе рассказывали, что у Пушкина сильная простуда и по совету доктора тот ему прописан строгий постельный режим. Более того, чтобы никто его не беспокоил и не мешал лечиться, поэт отправился в свое родовое имение — Михайловское. Мол, там на свежем молочке, сметанке, курином бульоне и жаркой баньке он скорее поправит здоровье и вернется обратно.

То же самое сообщили и чиновникам из министерства просвещения. Им передали собственноручно написанное Пушкиным письмо, в котором он поручал вести все свои дела по службе помощнику. По слухам, поэт обещался со всей строгостью спросить со служащих о том, что было ими сделано за время его болезни. Тех же, кто провинится и весь срок будет ленится, грозился погнать со службы с волчьим билетом, а то и заключением под стражу.

Только мало кто знал, что все эти слухи о болезни Александра Сергеевича, его письма на службу и знакомым не более чем «филькины грамоты», ничего не значащие писульки. Пушкин был совершенно здоров, ничем не болел, а напротив, был совершенно деятелен. Вдобавок, ни в каком Михайловском его и в помине не было.

Лишь самые близкие люди знали, что поэт сейчас был далеко-далеко отсюда и выполнял личное распоряжение самого Его Императорского величества. Вроде бы это было правдой…

Балтийское море, около ста миль к востоку от Любека

Колесный пароход «Николай I »

Море сегодня волновалось, пусть и не так сильно. Пароход бодро шел вперед, то стремительно взбираясь на очередную волну, то так же стремительно спускаясь вниз. Волны одна за другой накатывали на корабль, всякий раз обрушиваясь солеными брызгами на палубу и распугивая немногих смельчаков-пассажиров. Все это время лишь капитан Шталь в черном плаще и с гордо поднятой головой продолжал стоять на юте, напоминая собой каменную статую одного из непоколебимых греческих героев. Он сурово вглядывался в морскую даль, время от времени обращаясь к помощи внушительного бинокля. Трасса оживленная, и в такую погоду нужно ухо востро держать.

— Кажется, ветер усиливается, — он поморщился, чувствуя, как холодеет правая щека. Ветер холодный, неприятно холодил шею, забираясь под плащ. — Боковой… Плохо.

Грохотали гребные колеса, сильно бурлила вода вдоль бортов, отчего за кораблем тянулся длинный белоснежный след, сильно выделяющийся на свинцовом море. Над корабельной трубой клубился дым, сносимый ветром в сторону кормы.

— Плохо… Если так пойдет, то опять опоздаем.

Опоздание, а особенно длительное — это удар по репутации пароходной компании и капитана судна, а также довольно существенные финансовые потери. Ушлые пассажиры так и норовили подать иск к пароходству в случае задержки.

— Кхе, кхе, что за время такое? — Шталь недовольно пожал плечами, задумавшись уже о превратностях современной жизни. — Одно сутяжничество кругом, никому на слово верить нельзя, обманут. Вот раньше было все по-другому…

Какое-то время вспоминал о временах своей бурной юности — плавании юнгой на королевском флоте под гордым флангом Британской империи, жаркие ночи с красавицами мулатками с далеких южных островов, частые пьяные стычки у грязных портовых кабаков и многое, многое другое.

Наконец, он вздохнул и «вернулся» обратно. Стоя на ветру, пусть и в теплом плаще, довольно сильно продрог. Сейчас ему точно бы не помещал стаканчик горячего грога, к которому он пристрастился еще на королевском флоте.

— Да, стакан грога не помешает. Главное, горячего грога…

Уже собираясь покинуть ют и спуститься на палубу, капитан вдруг остановился. Замерев, стал внимательно смотреть в сторону носа, где нередко прогуливались пассажиры. Там, похоже, кто-то появился, не испугавшись непогоды.

— Смотри-ка, опять эти…

Причем сказал так, что сразу чувствовалось его неприятие. «Этими» капитан Шталь называл группу пассажиров из девятнадцати неразговорчивых мужчин, забравшихся на корабль с огромными сумками и арендовавшими соседние каюты. И на первый, и на второй, да и на третий взгляд, они были мало дружелюбны. Ни с кем из пассажиров не особо не общались, лишнего не болтали, и, вообще, старались лишний раз из каюты не выходить.

Капитан хоть и сам был не робкого десятка и Бог его силой не обидел, но совсем не хотел оказаться в темном переулке с кем-то из этих господ. Больно уж ухватки у них были специфические, что опытному взгляду всегда заметно. Всё — походка, немногословие, особые жесты, да и взгляды — говорило, что они когда-то служили. Таким, был уверен Шталь, человека прирезать, что высморкаться. Естественно, такое поведение вызывало вопросы, что у остальных пассажиров, что у команды.

— Странные, очень странные господа…

Двое крепкого вида мужчина вытащили третьего и, придерживая, поставили его прямо у борта. Видимо, тому было сильно нехорошо. Тот то и дело перегибался через борт.

— Странные… Не пью, не кутят, не дебоширят. Хотя…

Тут ему сразу вспомнилось, как один из этих молчаливых господ лишь одним ударом кулака утихомирил здоровенного, поперек себя шире, купчину, что устроил в кают-компании знатный дебош. Пассажир из купеческого сословия в тот вечер особенно напился до совсем невменяемого состояния и стал приставать к дамам, а их кавалеров просто в стороны раскидывал. Высоченный, почти под два метра, с бычьей шеей и кулаками с детскую голову, он, вообще, никого не слушался. Шталь тогда уже хотел пригрозить ему пистолетов, но, к счастью, вмешался один из этих странных господ. Он просто подошел и, не обращая никакого внимания на звериный рев купчины, и так врезал ему в челюсть, что дебошир хрюкнул и рухнул, как подкошенный.