— Барин… — вскрикнул один голос.

— Господин… — сипло подхватил другой.

— Ляксандр Сяргеич… — выдохнул третий.

Один момент, и к Пушкину рванул сразу трое мужиков. Впереди всех, спотыкаясь и едва не падая, бежал пухленький мужичок без шапки и в тулупе нараспашку.

— Ляксандр Сяргеич, батюшка! — кричал он, задыхаясь от бега. — Милостивец! Родненький, что же ты пехом-то? Али разбойники напали?

Подбежал, и брык в ноги вцепился, словно повалить хотел борцовским приемом. Оказалось, обнимал.

— Мы же и не ждали… Как же так? Самолично по полям, по грязи своими белыми ноженьками, — квохтал он, словно наседка возле птенца. В ноги так вцепился, что и шагу сделать нельзя. — Сапожки мокрые! — жалобно с надрывом причитал, хлопая по голенищам сапог своего барина. Лицо при этом такое горестное сделалось, что впору было в церковь идти, и священника звать. — Ведь так и до хвори совсем недалеко. Ой, что я, старый дурень, такое говорю⁈ Совсем из ума выжил! Эй, Митька с Петькой, берите нашего батюшку на руки и несите в дом, к печи. Что встали, буркалы вылупили? Живо Ляксандра Сяргеича взяли!

Пушкин и опомниться не успел, как его на руках внесли в дом. Правда, от усердия парни на своем пути едва косяки с дверью не своротили.

— Сюды, сюды, нашего милостевица, кладите! — покрикивал пухлый мужичок, тут же бросаясь стаскивать с Пушкина сапоги. — Вот, Ляксандра Сяргеич, все ужо будет хорошо. Чичас все высушим, на ноженьки валенки оденем. А чтобы быстрее согреться, пуншу сделаю. Батюшка вам, Сяргей Львович, очень уже охоч до пуншу. Как приедет, так обязательно прикажет нести. Мол, живо неси, Михайла, пуншу…

Наконец, мужичок с мокрыми сапогами куда-то умчался, оставив Александра одного и давая ему осмотреться.

— А в комнате бодрит… Похоже, не во всех комнатах топят. Дрова экономят… Точно, полы ледяные, стены влажные, да и в воздухе сыростью тянет, — поэт недовольно потянул носом. В воздухе, действительно, отчетливо пахло грибами. — Тут бы протопить все хорошенько, прежде чем спать.

Качнул головой, разглядывая обстановку в комнате. Все ему более или менее было знакомо. Вон его письменный стол, подвинутый ближе к печи. У самой стены стояла книжная полка с его любимыми книгами. Чуть дальше аляпистый диван с фигурными ножками в виде львиных лап. На седушке промятое место, похоже, его любимое место.

— Бр-р-р, холодновато все же… Как бы, и правда, не простыть, а то с местной медициной запросто туда отправишься, — с этими словами скосил взгляд на потолок. — Хм, честно говоря, с нашей медициной тоже лучше не болеть… Черт, не таким я себе представлял Михайловское, совсем не таким. Вот тебе и пушкинский парадиз. Да тут дыра дырой! Если не от простуды, то от скуки точно помрешь.

Зябко кутаясь в плащ, Пушкин недовольно качал головой.

— А планов-то громадье… Как бы не надорваться.

с. Михайловское, Псковская губерния

Михайла Калашников, приказчик в Михайловском, уже с ног сбился. Почитай уже цельный день носится по дому так, как и в молодости не бегал. Сам в мыле, спина мокрая до самых порток. Присесть бы на минутку, чтобы дух перевести, а нельзя. Ведь, барина надо привечать, чтобы ничего лишнего не спросил, ничего плохого не увидел.

— … Принесла же его нелегкая, — шепотом бурчал мужичок, с хрипом вдыхая и с таким же хрипом выдыхая воздух. В сенях встал, где никого не было, и дух переводил. Еще вдобавок в дверной косяк вцепился, чтобы не упасть. — Чево же в самую грязь приперся-то? Чичас никто же ездит. Грязищи по пояс, а этот поперся… Не дай бог, чаво теперь заметит. Эх…

Метнув взгляд в сторону икон [из сеней их, конечно, не видно, но находились они где-то там], приказчик шустро перекрестился. Подумав немного, еще раз перекрестился. Ведь, провинностей за все время столько накопилось, что лучше и не вспоминать.

— Спаси и сохрани, — рука опять потянулась перекреститься, чего он тут же и сделал. — Не дай господь, барин про дела прознает…

И правда, грехов и грешков хватало. Как год назад барыня, матушка Ляксандра Сяргеича, дух испустила и в землице упокоилась, так он, Михайла Калашников, и стал тут полновластным хозяином. Барин далеко, никакого надзора от него нет. Что хочешь, то и делай.

— А может и пронесет, — опасливо шептал мужичок, перебирая в памяти самые большие свои провинности. Получалось слишком много, отчего он в сердцах сплюнул прямо на пол. — Дай-то господь, дай-то господь.

Сельцо, маленькое, на два десятка дворов и почти девяносто душ, дохода вроде бы особого не приносило. Однако, к рукам у него все равно денюжка прилипала. В одном месте урожай яблок и груш с господского сада продаст заезжим торговцам, в другом месте крестьяне на базар лапти, корзины, ложки и всякую такую дребедень свезут, в третьем месте пару возов рыбы с речки наловят. Постепенно рублики и набирались, пополняя его заветный сундучок.

— А ведь будет спрашивать… Как пить, будет, — мрачнел Калашников, все еще прячась в сенях. Все никак не мог успокоиться, снова и снова себя накручивал. — Или все расскажут, доброхоты…

Место под ним ощутимо зашаталось. Михайло, мужик тертый, многое за свои почти шесть десятков лет испытавший, прямо шкурой почувствовал неприятности.

— Спаси и сохрани, — рука уже заученно положила крестное знамение, потом еще одно и еще одно. — Богородица, спаси и сохрани… Чаво же делать-то? Эх, дела мои скорбные…

Кряхтел, сопел, все думая, что теперь делать. Каким бы барин не был далеким от всего сельского и земного, но рано или поздно все равно задаст нужные вопросы или ему подскажут. Тайное все равно станет явным, как не скрывай это.

— Подожди-ка…

Жалобное постанывание вдруг стихло. Скрюченный мужичок шустро разогнулся и, словно ищейка вставшая на след, куда-то в сторону уставился. Возбужденный. Ноздри раздуваются. Рот кривится. Придумал, как от себя угрозу отвести.

— Богородица, заступница, оборонила… Матушка, надоумила, — горячо зашептал, быстро-быстро осеняя себя крестом. — Надо скорее дочку вызвать. Чай, Оленька, по-своему по бабье-то все решит, все как надо сделает. Барин вмиг про мои прегрешения забудет…

Быстро выбежал во двор в поисках одного из дворовых мальчишек. Нужно было срочно послать кого-нибудь за дочкой, что теперь жила в соседнем селе. Давняя зазноба барина точно бы отвлекла его от ненужных и опасных мыслей и дел.

— Пусть лучше милуются, как раньше, — ухмыльнулся мужичок, потирая руки. — Оленька моя шустрая, быстро его в оборот возьмет. Помнится, раньше как за течной с…ой за ней бегал…

с. Михайловское, Псковская губерния

С наступлением утра Михайле Калашникову впору было выдохнуть. Почитай, почти два дня с приездом барина, словно по лезвию ножа ходил. Боялся лишний раз вздохнуть, рот раскрыть, чтобы чего-нибудь эдакого не сказать.

Цельными днями вокруг Ляксандра Сяргеича прыгал, стараясь каждому желанию угодить. Зябко в доме — сейчас печи как следует протопим. Хочется чего-нибудь солененького — их кадки молоденьких груздей вытащил. В спину вступило — значит, баньку затопим и веничком березовым как следует отпарим. Совсем, барчук, его заездил. Аж ночами спать перестал, все про свои грешки думал.

— Вот и моя кровиночка едет, — с облегчением выдохнул приказчик, завидев на пригорке всадника на знакомом вороном жеребце. Такой на все окрестные сёла только один был, да и то у его дочки. — Таперича пойдет дело. Хоть выдохну немного.

Кряхтя, спустился с крыльца, и пошел к ней на встречу. Хоть и дочка родная, а теперь стала птицей совсем другого полёта. Ведь, Ляксандр Сяргеич, как прошлый раз миловался с ней, так Олечке вольную выправил и замуж за цельного дворянина выдал. Теперь она дворянка, замужняя женщина с настоящим домом в городе. Словом, поговорить с ней с особой вежливостью нужно, в ножки хорошенько покланяться.