— Надо срочно домой, от греха подальше. Кто знает, что и как дальше повернется… — провожая их глазами, с тревогой пробормотал Пушкин. Чуть помолчав, повернулся к извозчику. — Борода⁈ Хватит слезы лить, давай за работу! Мне домой нужно срочно, чтобы с ветерком! Понял, борода?

Тот тяжело вздыхая, кивнул. Мол, понял, осознал, и сейчас все сделает так, как нужно.

— Сидай, господин хороший, да дяржись.

Свистнул по особому, протяжно и с переливами. Лошадь ответила громким ржанием, и сразу же взяла с места в карьер.

— Пошла, родимая, пошла-а-а!

Колеса громко застучали по мостовой. Экипаж затрясло.

— Пошла, пошла! — извозчик снова щелкнул клеткой. Нетерпение пассажира, похоже, передалось и ему. — Пошла!

В дороге Пушкина немного «отпустило». Прекратился колокольный звон, да и на улицах было довольно тихо и, вроде бы, не происходило ничего необычного.

Вскоре экипаж остановился, и послышался голос извозчика:

— Усе, господин хороший, прибыли. С ветерком домчал, как и договаривались.

Пушкин, не глядя, кинул ему ещё пару монеток сверху, потому что заслужил.

— Благодарствую, — ответил тот с поклоном, и умчался.

Проводив экипаж взглядом, поэт ещё некоторое время постоял на улице. Настороженно водил головой, вслушивался в обычные звуки города, боясь услышать что-то плохое.

— Надеюсь, все обойдется. Дай Бог, цесаревич выжил, и все вернется на круги своя.

К сожалению, ничего не обошлось, все только начиналось.

— Хм, а это что еще за демонстрация?

Заслышав непонятный гул, Пушкин резко обернулся.

— Ни хрена себе, толпа!

Соседняя подворотня как раз «выплевывала» один десяток человек за другим. Возбужденная, гомонящая толпа, явно агрессивно настроенная, направлялась прямо к цирюльне «Варшавская». И вовсе не похоже было, что им всем вдруг захотелось подстричься.

— Да у них палки, кажется, в руках. И камни… — расширить от удивления его глаза. — Чего происходит-то?

Вот, растрепанного вида мужик, мастеровой по виду, размахнулся и со всей силы запулил здоровенный булыжник. Бах, и красивая витрина разлетелись со звоном осколков. Прямо на улицу вывалились два деревянных манекена, которые толпа тут же растоптала. С громкими криками люди начали крушить дверь, рамы, тащили на улицу стулья и топтали их. Об камни мостовой били зеркала, вазы.

— Миша, старина, что это? — увидев своего товарища Дорохова, Александр бросился к нему. — Где полиция?

— Александр Сергеевич, а вы что ничего не знаете? — Дорохов в ту сторону даже не смотрел. Спокойный, словно ничего и не происходило. Правда, пола пиджака оттопыривалась, значит, револьвер был при нём. — В цесаревича стреляли.

— Слышал уже. Говорят, какие-то бандиты.

— Да, какие там бандиты⁈ Это чертовы пешки! Одного сразу там кончили, а ещё троих сейчас ловят… Его Высочество как раз на именины матушки приехал с Кавказа, где служил. А тут такое…

Пушкин оторопело качнул головой. Произошедшее становилось всё более странным, непонятным.

— Теперь по всей столице погромы пойдут. Пшеков, как бешенных собак, будут отлавливать… Надо бы, Александр Сергеевич, сегодня дежурство в доме организовать, от греха подальше. Сейчас мои товарищи прибудут, мы дежурства и поделим. Боюсь, ночью всякая шушера на улицы вылезет, а войска столичного гарнизона скорее всего к площади подтянут. На окаринах такое начнется, что только держись…

Дорохов задумчиво огладил рукоять револьвера.

— Делай, что нужно, Миша. Доживем до завтра, а там видно будет…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Ночь в их квартале, слава Богу, прошла тихо, спокойно. Никто не пытался к ним вломиться, не били стекла окон, ничего не жгли. На окраинах, правда, куда и раньше городовые и околоточные полицейские редко захаживали, народ знатно пошумел. Почти всю ночь слышалась ружейная стрельба, пару раз даже что-то взорвалось. По словам Дорохова, почти всю ночь просидевшего в засаде, где-то на востоке, где находились портовые купеческие склады, что-то горело.

— … Хм, а это еще что за чудо такое? — Дорохов, сидевший вместе с Пушкиным в гостиной, кивнул в сторону окна. С его места весь двор был как на ладони, и всех гостей было прекрасно видно. — Александр Сергеевич, это же тот капрал из дворцовой охраны! Помните, он уже приезжал?

Поэт встал и подошел к окну, чуть сдвинув штору в сторону. Присмотревшись, кивнул головой:

— Да, похож. Похоже, опять по мою душу прибыли. Пойду собираться.

— Александр Сергеевич, но…

— Спокойно, Миша. Встречай гостей, я сейчас присоединюсь к вам.

Когда Пушкин, одетый в дорожное платье, снова оказался в гостиной, то его уже ждали — знакомый капрал и с ним трое солдат.

— Капрал Дворцовой роты Усольцев! — представился капрал, внимательно оглядывая Пушкина. — Его Императорское Величество приказал доставить Вас к нему.

И сказано было так, что всем стало ясно — никакого другого ответа, кроме как положительного, здесь быть и не могло.

— Я готов, господа, — Пушкин показал на дверь, и сам пошел первым. Следом за ним, словно конвой, двинулись солдаты. — Господин капрал, я слышал, что произошло ужасное. Какие-то подробности уже известны?

На вопрос капрал ответил лишь в экипаже.

— Все плохо. Его Высочество совсем плох, — тяжело вздохнул он, не глядя на поэта. Вроде бы даже в уголках его глаз сверкнула слеза, но может и показалось. — Дохтора сказывают, что до вечера не доживет. Крови слишком много потерял…

В дороге выяснились и другие подробности. Действительно, в цесаревича и его охрану стреляли поляки. Один из нападавших был пойман и уже дал признательные показания — мол, он, патриот Свободной Польши, и стрелял в наследника престола без принуждения, так как хотел смерти будущему императору.

— … Подошли, кричали «слава, цесаревичу», и прямо в упор палить начали. У каждого из них было по четыре револьвера. Отстрелялись, разряженные пистолеты бросили, и схватились за другие, — глухо рассказывал капрал. — Казаков из охраны сразу положили, те даже дернуться не успели.

Угрюмо все это слушавший, Пушкин скривился. Ведь, он о чем-то подобно давно предупреждал. Слишком власть заигралась, расслабилась, поверила, что все прекрасно, все отлично: и армия всех сильнее, и народ самый верный, и граница на замке, и вольница на окраинах в узде. Вышло же так, как вышло — дурно и хреново.

— … А Его Величество приказал Вас доставить, как от дохторов вышел.

Пушкин на это недоуменно качнул головой. Непонятно, а причем тут он? Он не врач, не знахарь? Как он может умирающему наследнику престола помочь? Не полные же дураки, должны это понимать. Если понимают, тогда зачем его во дворец везут? Словом, как и всегда, вопросов много, ответов с гулькин нос.

— Прибыли.

Дворцовая площадь, да и сам дворец, были на осадном положении. Кругом полно войск, офицеров в золотом шитье, с боевым оружием. Все встревожены, возбуждены.

— Государь, уже два раза о Вас справлялся, — у входа во дворец их уже встречал секретарь императора, умоляя поторопиться. — Прошу, прошу сюда.

У императорского кабинета они задержались на несколько минут, смешавшись с толпой придворных. Пушкин сразу же почувствовал тяжелую, гнетущую атмосферы. Почти не слышались разговоры. Если и говорили, то больше шепотом, наклоняясь друг к другу.

— Александр Сергеевич, где же вы? — в нетерпении воскликнул секретарь, высунувшись из-за двери. — Прошу вас!

Тяжело вздохнув, Александр вошел внутрь. Дверь за ним закрылась, отрезая путь назад.

— Ваше Величество, это просто ужасная траге…

Сидевший за столом, Николай Первый поднял на него, полный боли, взгляд, и все слова у Пушкина застряли в горле.

— Ты был прав…

Голос у императора был хриплый, глухой. Чувствовалось, что разговор ему давался непросто, тяжело, словно каждое слово выдавливал из себя.