— Наталья Николаевна, милочка, ваш муж прямо в рубашке родился. На моей памяти Александр Сергеевич первый, кто дважды за столь короткий срок счастливо избежал неминуемой смерти, — врач, благообразный дедушка с аккуратной седой бородкой, недовольно качал головой. — Вот, глядите на спасителя господина Пушкина.

Родные поэта зашевелились, подходя ближе. Всем хотелось посмотреть, что спасло великого поэта.

— Вот, дамы и господа, смотрите.

Врач протянул руку, на ладони лежал массивный серебряный образок с ликом Богородицы, в самом центре которого красовалась внушительная вмятина.

— Ой, это же образок, который я Саше образок на именины подарила, — ахнула Наталья, сразу же узнав иконку, которая в их семье передавалась по мужской линии и считалась чудодейственной. Именно поэтому она и подарила ее мужу, решив, что она его когда-то защитит. Выходит, не прогадала. — Божечки…

Иконка пошла по рукам. Ее касались осторожно, одними пальчиками, словно боялись что-то испортить или, не дай Бог, сломать.

— Сейчас, мои хорошие, Александру Сергеевичу нужен покой, покой и еще раз покой, — старичок кивнул в сторону кровати с телом.– На груди большой синяк, через неделю пройдет. Я мазью помазал, вы там рядом теплой водой помойте.

Едва услышав это, слуга Никита Козлов побежал за водой, а через несколько минут уже склонился над телом хозяина с тряпкой.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Миг выстрела — искаженное от ненависти лицо Мицкевича и полуметровый сноп пламени от выстрела — буквально впечатался в его память, и, похоже, теперь будет преследовать его до конца жизни. Вот и сейчас, Александр еще не успел толком проснуться, а перед его глазами уже стояла эта картинка.

— Стой, дурак, не стреляй!

Бормотал Пушкин, пытаясь отмахнуться от ужасного воспоминания. Но без толку! Обезумевший от животной ненависти поляк, тыкавший в него пистолетом, становился все ближе и ближе. К груди поэта тянулся сноп огня, в нос ударил горький запах пороха. Вот-вот пуля, как и в прошлый раз, ударит в его грудь.

— Пшек поганый.

Но удара не было, зато почувствовал, как по груди начало растекаться что-то теплое. Кровь! Теплая кровь! Значит, в брюхо ранили! Снова, опять! Не уйдешь, выходит, от судьбы.

— Сука, чертово племя.

… И тут его вдруг тормошить начали, и совсем рядом стал раздаваться чей-то до боли знакомый голос:

— Саше, Сашенька, я здесь! Я с тобой! Тебе больно? Ему же больно! Что же вы стоите, сделайте что-нибудь! Саша⁈

Александр с трудом разлепил века и после этого некоторое время приходил в себя, пытаясь сообразить, что с ним и где он находится. Только что увиденный кошмар — выстрел, сильный удар, боль и льющаяся по груди боль — казался настолько реальным, что Пушкин никак не мог поверить, что это был всего лишь сон.

— Черт… Вот же…Прямо передо мной стоял… Мицкевич, су… — бормотал поэт, сквозь зубы. До него уже дошло, что он живой и лежит в своей кровати, но кошмар еще не отпускал его. От пережитых эмоций его до сих пор потряхивало. — А кровь? Как же кровь-то? Я же чувствовал, как она по груди течет…

Он дернул головой и увидел своего слугу с тряпкой, с которой текла вода. Вот и ответ: Никитка его обтирал, смывая грязь и пот. Выходит, что не было никакой крови, ему спросонья почудилось.

— Ой, Сашенька! — вскрикнув, тут же бросилась ему на грудь Наталья.

— Ну ты и дал, Саш[А]! — громыхал голос брата Льва, грузная фигура которого мелькала где-то позади всех. — Вечно ты во всякие истории попадаешь!

— Александр Сергеевич, как же мы рады! — в два голоса кричали сестры Натальи — Александра и Екатерина, высовываясь из-за спины сестры и радостно размахивая руками.

— Батюшка, родненький! — хриплым голосом подвывал Никита Козлов, утирая на лице слезы. Трясется, того и гляди в ноги бросится. Бедолага, распереживался за барина, которого еще в пеленках нянчил. — Совсем спужал нас, милостивец.

И сразу же вокруг Пушкина началась та суета, которая всегда царила вокруг выздоравливающего больного в большой и дружной семье: его целовали, обнимали, похлопывали по плечу, заботливо поправляли подушку и подбивали одело, несли ароматный чай с малиной и всякую другую снедь, которой в другое время с лихвой бы хватило и на целое солдатское капральство.

— … Все! Все! Полноте! Как бы мне от вашей заботы только хуже не стало! — рассмеялся Александр, шутливо отстраняясь от всех. — Вы слышали, что сказал врач? Мне нужен покой и еще раз покой. Ранения нет, на груди пара синяков и на голове ссадина. Полежу немного, и все будет в полном порядке. Лев, разговор есть.

Когда в комнате остались лишь он и его брат, начался разговор.

— Что по поводу всего этого известно? — Пушкин показал на свою перевязанную голову.

— А ты не помнишь ничего? — присвистнул от удивления Лев. — Злодеем оказался тот самый Мицеквич, что пару недель назад к тебе в гости приходил. Представляешь, какой иуда оказался…

Как оказалось, в поднявшейся после выстрела суматохе поляку удалось скрыться. Кто-то из сердобольных горожан попытался было его задержать, да не смог — несостоявшийся террорист, пока бежал, ножом отмахивался. К счастью, его узнали и все рассказали охране дворца, что прибежали первыми на место.

— … Ищут сейчас этого лиходея и полиция, и жандармы. А как поймают, будь спокоен, этот Мицкевич свое сполна получит, — кровожадно бурчал Лев. — Никуда не денется.

— Пригрел на свою голову, — вздохнул поэт. — А, вообще, что обо всем этом говорят?– Пушкин неопределенно взмахнул рукой, имея ввиду то ли высший свет, то ли друзей и знакомых, то ли и вовсе простой люд.

— Да тут целое столпотворение! — Лев аж зажмурился. — Прямо со вчерашнего дня, как тебя привезли, идут и идут, идут и идут. Из многих домов слуг посылают, чтобы о твоем здоровье справится. Из дворца уже два раза вестовой прибегал, да так и убегал ни с чем.

Улыбнувшись, Пушкин кивнул. Чего тут говорить, приятно, когда переживают за твоей здоровье.

— С этим понятно, Лев. Я ведь, с тобой о другом хотел поговорить– помощь мне твоя нужна.

Брат удивленно вскинул голову, и тут же с готовностью наклонил голову. Мол, говорит, что делать, все исполню. Этой исполнительностью Лев и привлекал Пушкина.

— На окраине столицы мне срочно нужен хороший большой просторный дом — каменный, с пристройками, с землей. Плачу любые деньги, Лев. Школу для особых детей буду открывать, Его Величества дал свое согласие.

— Особливых? Это каких-таких особливых? Хромых что ли или беспризорных? — не понял Лев.– Так для этого отребья же дома призрения есть. Зачем им целый дом?

— В этой школе будут учиться самые талантливые дети со всей страны. У них будут лучшие учебники, лучшие условия и, главное, самые лучшие учителя.

Лев в ответ ухмыльнулся. Скептицизмом от него так и несло. Еще немного, и подумает, что после покушения брат головой тронулся.

— Так чего их искать? Все они наперечет, по гимназиям учатся. А с остальными только время да деньги терять, об заклад готов побиться в этом.

— Вот и побьемся. Когда проиграешь, прицепишь на голову гребешок и будешь кукарекать прямо на площади…

— Что? А ладно, по рукам! А ты, в случае проигрыша, тоже…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

В ту ночь Наталья, сославшись на указания врача об полном покое для поэта, ушла к сестрам, предоставив его самому себе. Пушкин же долго не мог заснуть, ворочался в постели, то и дело вставал и садился за письменный стол, копался в своих записях. Вчерашнее происшествие сильно выбило его из привычной колеи, заставив посмотреть совсем иначе на многие из своих планов.