Илар встряхнул головой. Нет, нельзя так думать. Он же совсем недавно был там, внизу. Его самого едва не убили нежаки, он видел смерть, кровь, убивал и смотрел, как убивают. Чувствовал отвратительный запах горящих тел и чёрной илистой крови. Внизу – не собаки и не какие-то чужие люди. Внизу – чудовища, которые скоро могут броситься на стены.

Чародейский лагерь казался совсем маленьким по сравнению с бескрайними полями и болотами, раскинувшимися вокруг Озёрья. У Илара неприятно ныло в груди: крошечный кусочек земли, обнесённый кострами, а вокруг всё затянуто туманом, кишащим тварями – а ведь они с Купавой совсем недавно были там. Что же, Купаву защищал только тонкий шатёр, который отсюда был похож на перевёрнутую светлую миску? По коже пробежала крупная дрожь.

Он обернулся, силясь разглядеть за чередой улиц и крыш Чумную слободу, но в череде проулков, кварталов и дворов, можно было только примерно понимать, в какой она стороне.

– Приготовились! – гаркнул пожилой командующий. Дозорные вскинули луки и самострелы.

Илар сосредоточился на своей искре, на ощущении жара в груди. Напрягся, пытаясь нащупать этот огонёк, взять его под контроль и направить туда, куда ему нужно. Лишь бы не поджечь случайно стену… Покровители, как у Смородника так ловко получалось выпускать целые огненные волны и хлысты прямо из своих ладоней? Ещё и направлять с той силой, как нужно. Илару казалось, что если он сейчас выдавит огонь для своего оружия, то в его груди уже не останется никакой искры, а у того чародея внутри горел будто бы неиссякаемый запас. И ведь он даже не глава отряда, что уж говорить про Боярышника и ратных батюшек с матушками…

Искра в груди суетливо шевельнулась, обдала жаром голову – даже перед глазами всё побелело на миг. Самострельный снаряд вспыхнул и погас.

Наверное, слишком мешало волнение за родных. Когда Купава была позади, в опасной близости от упырей, искра полыхала от безумной ярости и зажигалась гораздо проще. Или это встреча с Мавной и Раско сделала его таким рассеянным?

– Не получается – стреляй так, – посоветовал ему стоящий рядом лучник. Это был худой молодой мужчина, чем-то напоминающий Сипа из отряда, что остался в Сонных Топях. – Не трать силы. Пригодятся.

Илар недобро посмотрел на него, но в душе согласился. Что, если он вообще зря сюда пришёл? Не лучше ли было остаться внизу, с чародеями? Бить кулаками, топорами и ножами, а не прятаться на высоте.

– Пускай!

Командующий махнул рукой, и со стены полетели стрелы. Илар тоже выстрелил – снаряды самострелов полетели дальше и поразили тех упырей, которые подобрались ближе всего к чародейскому лагерю, а из луков убили тех, кто кружил у ворот.

Стоял жуткий шум: выкрики команд, вопли упырей – яростные и полные боли, треск костров, оклики чародеев, но Илар научился не слышать всего этого. Он сосредоточенно заряжал и стрелял, метясь в уродливые вытянутые головы и узкие спины, и с чёрной яростью радовался, когда нежаки, захрипев, падали на землю. С каждым выстрелом он представлял, как мстит за год, что их семья провела без Раско, страдая и мучая друг друга, за своеволие чародеев в деревне, за уход Мавны и всё, что ей пришлось перенести, за каждый день, наполненный страхом, и каждую ночь, раздираемую нежицкими криками.

– Там, у ворот! – закричал дозорный у привратной башни. – Стреляй!

Илар перебежал к краю стены и перегнулся за ограждение. Нежаки прорвались через чародейский костёр и карабкались по воротам, цепляясь когтями за брёвна. Задрав головы, они щёлкали пастями, и отсюда было видно, как с зубов стекает серая пена.

Илар зарядил самострел и выстрелил, но промахнулся – снаряд улетел слишком быстро и вошёл в землю, вспученную упыриными когтями. Он выругался сквозь зубы и зарядил снова, но другие дозорные уже засыпали нежаков стрелами.

В двух упырей попали сразу: один издох, а второй только развизжался сильнее, получив стрелу в плечо и заливая брёвна чёрной кровью. Ещё с дюжину карабкались вверх, к краю ворот, и у них это получалось так быстро и ловко, что даже стрелы не мешали – либо перелетали, либо втыкались в ворота и не попадали в вертлявые тощие тела.

– Стреляй больше! – взревел командующий.

Новые лавины стрел полетели вниз, осыпая нежаков.

Краем глаза Илар видел, как захлёбываются чародейские костры под натиском упырей, как взрываются алые шары – далеко от ворот, чародеи наверняка и не видели, что нежаки полезли к городу, им своих проблем хватало.

Он ещё несколько раз пытался разжечь искру – получалось, но не всегда. Горящие снаряды пробивали нежаков и оставляли вместо них обугленные груды костей и почерневшей плоти. Как-то удалось даже воспламенить целый колчан стрел, и дозорные по очереди брали стрелы оттуда – командующий похвалил Илара и велел почаще так разжигать. Но чем темнее сгущалась ночь, тем меньше времени оставалось на искру, успевать бы заряжать и спускать, заряжать и спускать.

Стреляли без устали до утра. Нежаки всё бежали и бежали, будто бы их порождал и выдавливал из своих недр густой туман, который становился чем дальше от города, тем плотнее. Полыхали костры: несколько раз Илар видел длинные огненные всполохи, рассекающие упырей пополам, и был почти уверен, что это дело рук Смородника. Прокатывались шары из пламени, летели зажжённые стрелы и целые взрывы мелких колючих искр – в глазах рябило, иногда даже упырей трудно было разглядеть.

К утру со стороны леса заалели новые алые стяги. Ещё один чародейский отряд примкнул на помощь к имеющимся, и до восхода солнца по болотам одна за одной вспенивались огненные волны, а со стены дождями сыпались стрелы.

Лишь с рассветом всё стихло. Упыри убрались восвояси – зализывать раны, дозорные выпустили оружие из уставших рук. Можно было перевести дух – но ненадолго.

Днём Илар наблюдал, как расширяется лагерь чародеев: прибыло сразу несколько свежих отрядов, и это вселяло надежду. Если чародеи перестали спорить и решили в большинстве своём примкнуть к стоящим у Озёрья, то это будет всем на руку. Кроме нежаков.

Раско заснул, и Мавна тоже была готова лечь: распустила волосы, сложила платок в изножье кровати. Дома она бы непременно нанесла немного ароматных мазей на запястья и за ушами: ей особенно нравились духи, которые отец привёз пару лет назад из Кленового Вала, пахнущие розой, вишнёвой косточкой и мёдом. Под эти ароматы и засыпалось легче – до тех пор, пока Раско не пропал.

Она обернулась на спящего брата со странной мыслью. Раз она снова вспомнила про духи перед сном, раз Раско снова с ней, то, выходит, можно больше не испытывать гложущее, сосущее в груди чувство вины? Можно ложиться спать без страшного тянущего ужаса? Не просыпаться ночами в поту из-за того, что приснился звонкий оклик брата?

Ей очень хотелось бы верить, что однажды – когда уйдёт скорбь по маме и когда тревога перестанет мерцать в груди, словно свеча на ветру, – она просто ляжет и наконец-то уснёт спокойно, как в той, прошлой, жизни, до пропажи Раско; опять украсит свою комнату кружевными столешниками, повесит новые занавески, купит что-то милое и бесполезное, греющее душу. Уложит в ноги покрывало, сшитое из цветных лоскутков. Завяжет волосы красивой лентой. И ночное платье из мягкой светлой ткани тоже украсит вышивкой.

Мавна замерла, прислушиваясь к этим забытым и оттого странным ощущениям. Кажется, Купаве за пару вечеров удалось невозможное: расшевелить её желания.

– Ты уже ложишься? – В комнату заглянула Купава – она ещё не снимала верхнее платье и даже платок. – Пошли посидим. Царжа говорила, тут можно попасть на крышу.

Мавна уставилась на неё с открытым ртом.

– Ты говорила с Царжей? И… на крышу? Тебе жить надоело?

Купава отмахнулась.

– Не будь занудой. Там невысоко и красиво. С Царжей говорила, конечно. Я же Раско к ней водила, ты чего?

Мавна мотнула головой. В самом деле. Глупо думать, что Купава молча приводила Раско и ждала за дверью, пока он выпьет снадобье. Конечно, они разговаривали.