Раско забрался к Мавне в постель, Купава принесла им пирожки с повидлом и разлила по кружкам остывший, чуть тёплый сбитень, и тоже залезла с ногами на кровать. Они с трудом поместились все втроём, но так Мавне даже больше нравилось: лежать, спутавшись клубком, в гнезде из подушек и одеял и жевать пирожки, роняя крошки на простыни.

Они говорили о пустых глупостях: просто болтали без смысла. Вернее, Мавна больше молчала, а вот Раско не замолкал ни на минуту, и Купава с радостью поддерживала разговор. Хотелось замереть и слушать их вечно, позволяя каждому звуку их голосов падать в огромную дыру в своей груди – и заполнять её долгожданным теплом.

Так прошёл целый день. Купава водила Раско гулять и заходила с ним к Царже, а Мавна только лежала и старалась сосредоточенно думать лишь о мимолётной незначительной ерунде: вот солнечный луч ползёт по потолку и перемещается на стену; вот Раско оставил на столе надкусанный пирожок; вот во дворе разлаялись собаки; вот из одеяла торчит пёрышко, надо бы вытянуть.

Если она отвлекалась, то мысли тут же затягивало мрачным туманом, из которого росли печаль и тревога, крепкие и сильные, захлёстывающие с головой – и ей казалось, что она снова тонет в болоте, там, где нет ни единого проблеска света, где холодно и страшно, и в груди так сдавливает, что не получается вдохнуть.

К своему счастью, Мавна снова заснула рано и проспала тяжёлым сном до следующего полудня.

– Ты совсем тут исхудала, – сетовала Купава, щипля её за руку. – Никто о тебе не заботился. Ну ничего, теперь я с тобой. Буду следить, чтобы ты всё съедала, – и только попробуй отказаться!

Купава водила Раско к Царже, несколько раз выходила за едой и напитками – и как-то умудрялась находить настолько вкусные угощения, что Мавна даже откусывала больше, чем один кусочек.

К середине дня Купава настояла, чтобы они вышли прогуляться. Мавна, конечно, не хотела, но позволила стащить себя с кровати.

– Пошли-пошли, я видела краем глаза, что тут есть свои торговые ряды. Небольшие, конечно, но лучше посмотреть на них и отвлечься, чем пялиться второй день в стенку, как ты.

Но когда Мавна оделась и набросила на плечи платок, Купава обняла её сзади, положила подбородок на плечо и шепнула тихо, чтобы не услышал бегающий вокруг Раско:

– Ты, конечно, можешь и должна грустить о маме. И обо всём, о чём пожелаешь. Но мы не знаем, что будет с городом и с нами завтра. Так что давай так: полдня мы грустим, а другие полдня – пытаемся делать вид, что живём свою жизнь. Так, как хотим. Будет сложно, но предлагаю попробовать прямо сейчас.

Купава потёрлась носом о шею Мавны и отстранилась. Мавна немного подумала над её словами. Утешало, что мать перед смертью её не винила и не страдала из-за ухода Мавны – или Илар так сказал, чтобы Мавна не переживала? Хотелось бы верить, что он не лукавил. Обычно он всегда так и делал – Илар был прямой, как палка, и просто не умел хитрить. Ему куда легче побить кого-то, чем сочинить правдоподобную ложь.

Зажмурившись, Мавна встряхнула головой. Она старалась не думать о том, что всё это время мамы уже не было, а она ходила по кабакам и заглядывалась на мужчин. Становилось тошно от самой себя.

– Идём?

Раско уже убежал к дверям, а Купава вопросительно смотрела на Мавну, держа её за кончики пальцев.

Предложение лежать половину дня, а другую половину пытаться жить свою жизнь звучало привлекательно. Чувство вины, скорби и страха за близких никуда не денется – от него нет лекарства, и сколько ни спи глубоким чёрным сном, оно всё равно вернётся. Мавна поколебалась, представляя, а сможет ли она когда-то по-настоящему снова жить? Что-то шептало: наверное. Если с Иларом и Смородником ничего не случится и они вернутся. Если Варде тоже будет цел. Если Озёрье не сгорит вместе со всеми домами и жителями. Если нежаки не превратят всех удельских людей в пищу и оживших мертвецов.

– Я точно знаю, что она бы хотела, чтобы все трое её детей были счастливы и жили так, как подсказывает сердце. Если бы у меня были дети, я бы желала для них такого, – тихо сказала Купава, поглаживая холодную руку Мавны.

Раско завопил в дверях, что ему скучно и что он хочет скорее пойти. Купава осторожно потянула, и Мавна послушно шагнула за ней.

Мавна только один раз видела торговые ряды в Чумной слободе – мельком, когда они сидели бок о бок со Смородником на местной площади и пили райхианские травы, – сердце сжалось, когда она вспомнила, что Смородник тогда предусмотрительно взял напиток на её долю, а потом ещё и попросил прощения. Тогда она осмелилась обнять его – было страшно, но он не откусил ей ни голову, ни руку, а потом даже шутил…

Тогда от торга падали отсветы и палатки с прилавками казались таинственными и нарядными, как сундучок с сокровищами. При солнечном свете же торговая улочка смотрелась не так загадочно, но Раско всё равно пришёл в восторг.

– Мавна, Мавна, купи мне нож! Ой, или лучше… Мавна, что это? Мавна, тут кто-то мёртвый!

– Раско-Раско, ну-ка отойди! – Купава оттащила его от прилавка с птичьими костями для гаданий и мягко направила в другую сторону, где на свету поблёскивали связки бус и подвесок, – Мавна зацепилась взглядом за нитку бус, которые были похожи на те, что она надела, уходя из дома, но эти сильнее блестели ярко-алыми огранёнными боками и сверкали, как клюква среди мшистых болот.

Мавна сперва волновалась, что на торгу к двум одиноким девушкам будут навязчиво приставать и хватать за руки, предлагая товар, – такое было не раз, когда она, приезжая с хлебом в города, решалась прогуляться. Но к ним с Купавой все относились либо с равнодушием, либо с уважением, и в голову закрались подозрения: уж не Лируш ли подсуетился?..

Они купили по кульку орешков в сахаре – один для Раско, один – им с Купавой. Купава забрала деньги, оставленные на столе в другой комнате. Мавна боялась их тратить: это же Смородника, вернётся и заберёт, надо поберечь, но Купава пообещала, что возьмёт всего чуть, а потом, если понадобится, они непременно вернут. Мавну это немного успокаивало.

Незаметно за прогулками и разговорами подкрался вечер. Мавна не призналась Купаве, но и правда почувствовала себя чуть более живой – и даже с сожалением поняла, что пора возвращаться, когда Раско захныкал и заявил, что устал.

Вернувшись в город из чародейского лагеря, Илар заглянул к городскому главе и командующему озёрскими войсками – попросился отправить его на помощь дозорным и, напрягшись, рассыпал пригоршню искр, чтобы показать, что кроме крепких кулаков он ещё самую малость умеет колдовать.

Вблизи городские стены Озёрья производили ещё большее впечатление, чем издали и снизу: со стороны улиц было обустроено множество лестниц и помостов для удобства, а верхняя часть стены шириной не уступала просторной мостовой: наверное, тут и телега запросто могла бы проехать, а то и две.

Илару достался не лук, а тяжёлый самострел с короткими снарядами – впрочем, он сам выбрал себе оружие из склада в башне, посчитав, что самострел будет бить дальше, а луки лучше оставить совсем юным дозорным с длинными и тонкими руками. Таких юнцов здесь было множество – как и других мужчин, крепких и коренастых, высоких и не очень, пожилых и молодых. Илар не мог даже близко представить, сколько всего людей живёт в Озёрье – судя по всему, намного больше, чем в Кленовом Валу, и в сотни раз больше, чем в Сонных Топях.

В первую ночь дозорные бились до утра, без передышки. Стоило Илару занять своё место у башни прямо над воротами, как внизу началось движение.

Со стены всё выглядело иначе, будто бы даже не так страшно, как там, на чародейской стоянке. Перелесок, переходящий в ельник, смотрелся просто сплошным чёрным пятном. Чародейские костры горели алыми кругами, и дым шёл вверх, оседал в горле и порой застилал глаза. Кое-где на болотах тоже горели костры, но не такие высокие – то, что занялось и никак не хотело гаснуть после предыдущих битв. Упыри виделись серыми тенями, снующими в тумане, и сверху их узкие спины были похожи на собачьи.