Читатель может догадаться, что за Кантом последует его самый убедительный критик, Гегель. Гегелю отводится 11 страниц обсуждения после промежутка в 15 страниц[609]. Что же содержат эти вклинившиеся 15 страниц? Здесь Дузинас вновь демонстрирует свой (возможно, похвальный) недостаток почтения к интеллектуальной хронологии или развитию и свой вкус к новизне и иконоборчеству. Герой этих 15-ти страниц[610] не кто иной, как Мартин Хайдеггер, не часто рассматриваемый как теоретик прав человека. Какую роль этот спорный философ человека как «пастуха бытия» играет в экскурсе Дузинаса, будет исследовано ниже. Но ключевые доводы этой части, глав 11 и 12[611], посвящены применению психоанализа — особенно работ Лакана, Салецл, Жижека — к праву и правам человека. Читатели предыдущей работы Дузинаса уже знают, что прежним ориентиром Дузинаса была «этика инаковости» Левинаса.
Подлинный герой поисков намного более неожидан, хотя, как теперь очевидно, он только временная опорная точка для Дузинаса: это марксистско-утопический философ Эрнст Блох. Главным вкладом Эрнста Блоха была разработка «теологии освобождения»[612] в 1960-х — он известен как «атеистический теолог». Дузинас объясняет свой выбор следующим образом:
«Его грандиозный и красноречивый утопизм, пропитанный центрально-европейской еврейской культурой и ценностями немецкого романтизма, остаётся непревзойдённым, хотя после краха коммунизма уже не фешенебелен и не „политкорректен“. Блох представляет подлинное развитие Маркса: он сохраняет главные элементы его критики прав, но обнаруживает в традиции естественного права ту исторически переменчивую, но вечную человеческую черту сопротивляться господству и угнетению, мечтать об обществе, в котором „человек будет ходить выпрямившись“, и бороться за него»[613].
Сомнительно, превосходит ли это Маркса на самом деле. Но, что самое важное для Дузинаса, Блохова версия прав человека «принимает конкретную форму надежды, что подлинная гуманность ещё грядёт»[614]. Собственным языком Дузинаса, на заключительной странице его работы, это изложено так: «Права человека — необходимое и невозможное требование права к правосудию[,] …интерес к политической и этической утопии, явление коей никогда не произойдёт, но чей принцип может замещать суждение нынешнего права»[615]. Это — не стандартное обоснование прав человека, поэтому необходимо рассмотреть доводы и методику Дузинаса более пристально и критически.
Я уже отметил, что первая часть книги Дузинаса более пряма. Но она часто опускается до риторики и диких утверждений. Как можно было ожидать, взгляд Дузинаса на греческих, римских и томистских предшественников краток, но показателен[616]. Чем ближе Дузинас подходит к нынешнему дню, тем больше он открывает себя критике. Временами это происходит из-за уже отмеченной до некоторой степени узкой опорной базы. Так, при обсуждении Локка он замечает:
«Предпосылка индивидуальных прав собственности — отсутствие политических и человеческих прав, подчинение предпосылки свободы. Это — трагедия индивидуализма, смягчённая введением демократии, но всё ещё представленная в различных формах неолиберализма»[617].
Обсуждение было бы гораздо богаче при рассмотрении теории собственнического индивидуализма К. Б. Макферсона[618].
Последующие утверждения необоснованны и зачастую явно сделаны для эффекта. Так, Дузинас утверждает: «Если, согласно Ленину, социализм был сочетанием Советской демократии и электрификации, то для президента Картера, первого великого представителя моральной внешней политики, права человека есть сочетание капитализма и верховенства права»[619]. Не являясь сторонником Картера, всякий вправе спросить — где он говорил такое? Далее, Дузинас заявил, что декларации ООН о правах человека «…создают и исчерпывают свою легитимность в акте их провозглашения. ‹…› Права человека устанавливают радикальную случайность лингвистического провозвещения в сердце конституционных мер»[620]. Трудно понять, что это означает, особенно в свете намного более нюансированной дискуссии во второй части.
Когда Дузинас подходит к рассмотрению фактических деклараций прав человека, он ещё более спорен. Так, он делает потрясающее заявление:
«Если [Французская] Декларация ознаменовала наступление современности, она также положила начало национализму и всем его последствиям: геноцид, этнические и гражданские войны, этнические чистки, меньшинства, беженцы, безгражданство. Гражданство ввело новый тип привилегии, которая была защищена для некоторых, исключая остальных»[621].
Но какое свидетельство есть в поддержку этого обвинения против Декларации 1789 г.? Многие серьёзные теоретики национализма не согласились бы с этим. А до какой степени новым было исключение?
Тут есть другая существенная апория — в том, что явно предназначено быть пособием. Дузинас демонстрирует, что не разбирается (весьма возможно, по недостатку интереса) в современных механизмах прав человека. Он утверждает, что до 1998 г. политически спорные случаи, согласно Европейской конвенции о защите прав человека, оставлялись Комитету министров Совета Европы[622]. Это утверждение не только необоснованно, но и просто неверно. Кроме того, на той же странице о периодических отчётах в договорные органы ООН утверждается — вновь ошибочно,— что они посвящены нарушениям прав человека: следуя этой путанице, Дузинас не может предпринять серьёзную критику роли таких механизмов в защите прав человека. На следующей странице есть другое чрезвычайное, необоснованное и, на самом деле, ложное заявление: «…Адвокаты-барристеры, предстающие перед международными органами типа Европейского суда по правам человека, быстро узнают, что лучшая подготовка — это исследование политической принадлежности назначенных правительствами судей,— чем изучение прецедентного права Суда»[623]. Ошибки вроде этой подрывают ценность аргументации. Я также весьма критичен к современным теории и практике прав человека — см. главу 6 этой книги и мои ссылки на новейшую литературу. Но чтобы критиковать, для начала необходимо правильно идентифицировать мишень критики.
Это общее презрение к международным механизмам прав человека, кажется, встречает возражение во второй части книги. Дузинас утверждает: «Действительно, международное право прав человека развилось из представления, что, во всяком случае, люди больше всего нуждаются в защите от своих местных блюстителей законности»[624].
Кроме того, склонность Дузинаса цитировать газету «Гардиан» (The Guardian) как источник информации о нарушениях прав человека оставляет его гнев на уровне либерального негодования. Ноам Чомски, который выполнил такую работу намного более тщательно, был только кратко упомянут. Возможно, именно поэтому заключение этой части кажется настолько жидким, если вообще содержит какой-то значительный смысл: «Права человека, как принцип надежды, работают в промежутке между идеальным естеством и правом или между реальными людьми и универсальными абстракциями»[625].
