Здесь можно привести совершенно диалектический довод. Несомненно, что движениям за свободу колоний и деколонизацию, как показано выше, жёстко противостояли все империалистические державы. В каждом случае — Франция во Вьетнаме и Алжире, Британия в Кении и Малайзии, США, доныне, в Пуэрто-Рико, Португалия в Мозамбике и Анголе, опыт ЮАР и Израиля — ответ империализма был свиреп и кровав. Недостаточно отметить, что некоторые из них сами стали мелкими империалистами или многообразно прислуживали бывшей колониальной державе.

Для меня жизненно важно отметить, что требование самоопределения стало жизненно важной частью внешней легитимизации и идеологического самоуполномочивания этих движений. Парадоксальным — и диалектическим — образом СССР, несмотря на глубокую прополку его подхода к международному праву, иллюстрируемую Вышинским187 и Тункиным188, оказался должен оказать весьма значительную материальную поддержку борьбе за самоопределение, несмотря на то, что это не только обходилось чрезвычайно дорого, но и зачастую противоречило его собственным геополитическим интересам. Диалектическим — я имею в виду, в следующем отношении: содержание предлагаемой нормы часто вступало в острый конфликт с её юридической формой, и в дальнейшем содержание получало новое значение, соответственно преобразовывая и форму.

В каждом случае процесс был не идеальным — это не профессорская работа,— а полностью материальным. Это — то, что Патрисия Уильямс в «Расовой алхимии и правах» называет подрывом и присвоением буржуазных юридических норм — алхимическим процессом189. Так, преобразовалась сама Организация Объединенных Наций, в отношении не эффективности или окончательной независимости, а уникальной возможности собираться и высказываться, которую она предоставила менее могущественным государствам — и международному гражданскому обществу.

Эта глава исследует недавнюю предысторию нынешнего кризиса международного права; а также набрасывает средства спасения из тупика.

Несколько лет назад, Тони Карти написал «Разложение международного права»190. В провидческом отрывке он утверждал:

В 2002 г., после американско-британского ответа на события 11 сентября, Дейвид Чандлер объявил взамен о «деградации» международного права. Теперь, после вторжения в Ирак и его оккупации с 2003 г. по настоящее время, трудно спорить с его заключением, что «международное право больше не принимается как законное ограничение применения силы западными державами, притом, что принудительное вмешательство западных держав в дела других государств всё более легитимизируется в рамках „международного правосудия“… Разрыв между „правосудием“ и „законностью“ привёл к деградации международного права, а не к его развитию»192. С этим утверждением перекликается Ноэлль Кениве в своём обзоре европейской континентальной литературы, вопрошая, претерпело ли международное право действительную перемену с 11 сентября193. Её заключение сурово. Основным последствием ей видится «…значительный рост респектабельности применения военной силы в ответ на терроризм… …Степень, в которой доктрина „справедливой войны“ некоего вида получила своё основание в оправдании такого подхода, обеспечивает немного удобства. Как отметил Делькур194, это развитие кажется, прежде всего, признаком „вырождения международного права и омертвления системы коллективной безопасности“, главным образом вызванного появлением „гегемона“»195.

Эта глава является попыткой отразить то, что случилось с правом, и решить, можно ли вновь привести право и власть к отношению, в котором будет перспектива для правосудия. Я говорю «вновь», ибо здесь настаивается, что развитие международного права в течение «Холодной войны» происходило на основании совершенно демократичном, прогрессивном и гуманном. Это положение — то, что я описываю в этой книге как «революционный консерватизм».

Моя отправная точка в этой главе, вслед за ссылкой на капитал во введении,— вампирическая метафора, жуткая прелюдия к последующему. Хотя эта глава включает трагедию в трёх актах — Ирак (с 1991 г.), Сербия (с 1999 г.) и Афганистан (с 2001 г. и акт этот никоим образом не разрешён к настоящему моменту),— моя отправная точка — 1986 г.; свершившийся тогда акт мести, оказавшийся пугающим предупреждением, может поощрить заблуждение, что история — просто порочный круг. Также примечательно, что ни одно из описываемых трёх бедствий не достигло завершения. Каждое продолжает нести воздаяние, по меньшей мере отчасти через закон непреднамеренных последствий, закон, с особенно безжалостной нешуточностью приложимый к Соединённым Штатам. Тем более это относится к Ираку с марта 2003 г.

Ироническим аккомпанементом добавляется далее элемент контрапункта: слова самого солнечного оптимиста, типичного нормативного либерала, истинного сторонника верховенства норм и правил в международном праве, Томаса Франка196.

Этот очерк сосредоточен, прежде всего, на академических работах относительно трёх вышеназванных событий. Я помню прямую критику со стороны Хилари Чарлзуорт развития международного правоведения через исследование «кризисов»197, и признаю себя виновным. Однако сама Чарлзуорт указывает, что «один из путей — это вновь сфокусировать международное право на проблемах структурной юстиции, поддерживающей повседневную жизнь. Как могло бы выглядеть международное право повседневности?»198. Одна из целей данного анализа будет состоять в том, чтобы постараться показать, как можно отстоять международные права человека и международную юстицию, включающую в себя права человека, понятые не как дискурс, в котором «упадочное видение общественного мира» служит «поддержанию самоуверенности правящего класса»199, но как продукт и катализатор реальной борьбы. Это — независимый взгляд на права человека, за который я выступлю позже в этой книге.

Не в последнюю очередь эта глава стремится подтвердить положение Майкла Байерза, размышлявшего в 2002 г. над предыдущим десятилетием насильственных мер против Ирака: «Хотя право обязательно является результатом и отражением политики, оно, однако, сохраняет специфику и сопротивляется краткосрочным переменам, что позволяет ему ограничивать внезапные перемены в соответствующей силе и внезапные перемены в политике, мотивированные последовательным сдвигом восприятия возможностей и частных интересов»200. Это особенно верно, если право является результатом и отражением не только силы, но и борьбы и сопротивления: то есть, не исключено, что само право сможет оказать сопротивление.

Международное право не просто деградировало, оно было также нарушено — но нарушено, судя по всему, с его собственным энтузиастическим участием. Три образца применения вооружённой силы — против Ирака, Сербии и, наконец, Афганистана — выглядят тремя актами в трагедии глубинного обмана, жутких отношений вампира и невесты между правом и властью. Эти три стадии могут быть описаны следующим образом. Сначала — заключение брака, когда право и власть, освобождённые окончанием «Холодной войны», казались настроенными на долгожданный счастливый союз; во-вторых, совращение, когда власть стремилась посягнуть на средства создания права, международный обычай; и третья, отвержение, когда власть, овладев правом, отвернулась и ушла прочь.