Вьетнам и «Пражская весна»: дальнейшие противоречия в самоопределении
Год 1968-й был не только годом советского вторжения в Чехословакию, но также и решающим моментом в той войне, которую США вели во Вьетнаме. Вторжение в Чехословакию происходило на фоне возникновения нового «социалистического международного права», с новым подходом к традиционным концепциям суверенитета. Г. И. Тункин издал пересмотренное второе издание своего учебника по международному праву174. Согласно Тункину, как казалось комментаторам в Соединённых Штатах, новая советская позиция может быть возведена к заключению Пашуканиса в 1920-х, что Советский Союз может использовать и использует общепринятые нормы внутреннего и международного права как в государственной администрации, так и в осуществлении отношений с иностранными государствами. Через такую практику буржуазные нормы получили новое социалистическое содержание175.
Относительно чехословацких событий Тункин утверждал, что они были логическим продолжением концепции, уже разработанной и применённой в Венгрии в 1956 г. Это было законным предотвращением вторжения капиталистического влияния в социалистическое государство176. Рамки международного права обеспечены анализом концепции суверенитета. Тункин отметил, что как общее, так и социалистическое, международное право уважает концепцию «суверенитета», но заключил, что это уважение — неодинаково в двух системах177. Социалистические государства будут настаивать на уважении к этому принципу, как он понимается в общем международном праве, когда речь идёт об отношениях между ними и капиталистическими государствами, чтобы воспрепятствовать капиталистическим государствам вмешиваться во внутренние дела социалистических государств, но, что касается взаимоотношений социалистических государств, концепция суверенитета разработана в концептуальных рамках «пролетарского интернационализма». Его переводчик, Уильям Батлер, прокомментировал: «Советское вторжение в Чехословакию явно было трудным моментом для его подхода к международному праву, и его отношение к „социалистическому международному праву“ кажется, справедливо или нет, менее чем восторженным»178.
Аргументам Тункина следует противопоставить то, что смог написать в том же году американский специалист Алвин Фриман:
«В годы после Второй мировой войны демонстрировался возрастающий интерес к той степени, до которой советская теория и практика могли повлиять на развитие международного права. Это следует ожидать ввиду положения и силы, которыми СССР стал пользоваться в мировом сообществе»179.
Фриман осудил то, что он видел как «политическую догму, облачённую в фальшивое юридическое убранство», а именно официальную советскую доктрину «мирного сосуществования». Он сослался, как и многие американские специалисты того периода и как президент Кеннеди в своих выступлениях после инаугурации, на обращение Хрущёва к партийной аудитории 6 января 1961 г.180 Тот утверждал, что «имеет место величайший подъём антиимпериалистических, национально-освободительных революций»181, и оговаривал, что «коммунисты целиком и полностью поддерживают такие справедливые войны и идут в первых рядах народов, ведущих освободительную борьбу»182.
Воздействие слов Хрущёва чувствовалось в самих США и в их последующей политике:
«Речь, опубликованная в советской прессе всего за два дня до того, как новоизбранный президент Джон Кеннеди принял присягу, оказала глубокое воздействие на новую администрацию, расценившую её как предзнаменование войн. Кеннеди и его советники заключили, что „Холодная война“ вступила в новую фазу, которая будет проходить в Третьем мире и характеризоваться партизанскими войнами. Соответственно, они стремились повысить способность нации вести встречную контрповстанческую войну, значительно расширив армейский спецназ, контингент „зелёных беретов“. Перед тем, как пасть жертвой покушения в Далласе в 1963 г. Кеннеди отправил более 16 000 из них в Южный Вьетнам для участия именно в таком конфликте. Война за Третий мир и новая фаза „Холодной войны“ пошли всерьёз»183.
Эта речь вполне может быть недостоверной; я не смог отыскать конкретную ссылку. Но есть все причины полагать, что её воздействие было таким, как описано выше,— и на исследователей также. Для Фримана, притом, что в 1968 г. было возможно согласование взаимоприемлемых принципов, не было возможно никакое продвижение в международном праве, пока «Советский Союз не готов будет отказаться от своей мессианской, маниакальной поддержки доктрины мировой революции»184. Фриман писал, конечно, в разгар Вьетнамской войны: он возмущался, что преграда в виде дирижируемого СССР общественного мнения «…фактически блокировала применение Соединёнными Штатами слезоточивого газа, где оно было в интересах гуманного обращения с гражданским населением»185.
Ведущие советские специалисты были, в конечном счёте, должны отказаться как от позитивизма, так и от революционного содержания самоопределения. В 1991 г., как раз перед роспуском СССР, используя новый язык «перестройки», «общечеловеческих ценностей» и «общего европейского дома», Блищенко также предлагал «…пересмотреть принятую нами периодизацию современной истории международного права и вести отсчёт его становления не с Октября 1917 г., как это было ранее, а с Французской буржуазной революции, впервые выдвинувшей такие общепризнанные нормы и принципы международного права, как право народов на самоопределение, права человека, территориальное разграничение»186.
Однако, принцип, а затем право, самоопределения, играли, с моей точки зрения, намного более существенную роль и в своих практических эффектах для международного строя, и как «отвратительный Другой» советского позитивизма в международном праве.
Этот парадоксальный, диалектический аспект советского международного права полностью упущен Мьевилем. Этим, надо сказать, он занимает своё место в прочной традиции критики «социалистического права». Мне кажется, радикальная переработка вклада Пашуканиса необходима для удовлетворительной оценки роли права в мире, в котором капитализм — как ему и следовало, и как предсказывал Маркс — распространился повсеместно. Вместе с взаимозависимостью росла турбулентность. Иракская авантюра — неотразимый пример не всемогущества власти США, а её радикальных ограничений и неукротимости человеческого духа.
Что Мьевиль вполне справедливо извлекает из Пашуканиса — это называемое им «материализмом», а именно решающее значение экономического и политического исследования при аналитическом рассмотрении развития права, памятуя о реальном существовании и относительной автономии последнего как постоянного, но вечно изменчивого аспекта человеческого существования — подобно религии, с который, как человеческий конструкт, оно имеет так много общего.
Самоопределение народов в международном плане достигло статуса права в контексте деколонизации и — совершенно парадоксальной и лицемерной — советской поддержки как самого принципа, так и национально-освободительных движений. Это — правовая норма, поистине столп международного права.
Заключение — и другой взгляд
А сейчас я хотел бы предложить альтернативу неуклонно пессимистическому взгляду Чайны Мьевиля на послевоенные движения за деколонизацию и «права народов», особенно право на самоопределение и право на развитие — Новый международный экономический порядок, который он мельком упоминает.
